Ривер Уайлд
Шрифт:
В любом случае, я ничего не собираюсь предпринимать по этому поводу.
Я бы никогда не рискнула нашей дружбой.
Но я бы сказала, что дружба у нас уникальная.
Словно мы знаем друг о друге одновременно все и ничего.
Основные факты нам знакомы. Симпатии и антипатии.
Но мы не знаем всего главного.
Он ничего не знает о Ниле. Или моей жизни до Кэрри. Когда я еще была Энни Кумбс.
Я совершенно ничего не знаю о его прошлом.
История о его маме мне известна. И что он жил
Но также знаю, что о многом из его прошлого я не имею ни малейшего понятия.
Его глаза — глаза выжившего.
Он видел и испытал то, чего никогда не должен был испытать.
И я имею в виду не только убийство отчима.
А причину его убийства.
Причину, по которой мама Ривера застрелила своего мужа в тот день. И что-то подсказывает мне, что этой причиной был Ривер.
Или я могу быть далека в своей догадке.
Но не собираюсь его спрашивать. И он не станет расспрашивать меня о моем прошлом.
Негласная договоренность между нами. Потому что никто из нас не хочет обсуждать свое прошлое, вспоминая прошлое другого.
Мы хотим оставить его там, где оно есть. Позади.
— Рыжая?
Звук голоса Ривера заставляет меня повернуть голову.
— В детской, — откликаюсь я.
Прислушиваюсь к топоту ботинок по полу, когда он направляется ко мне.
Затянув последнее пластмассовое крепление на кроватке, отступаю назад, чтобы полюбоваться мобилем.
— Мобиль прислали, — говорит он, входя в комнату. — Выглядит неплохо.
— Правда ведь? — Я с улыбкой поворачиваюсь к нему.
В руках у него коробка, а на крышке лежит маленький коричневый бумажный пакет.
— Что в коробке? — спрашиваю я.
В содержимом бумажного пакета я почти уверена. Ривер стал приносить мне фрукты каждую неделю в день, когда ребенок достигал соответствующего размера. На этой неделе — большое манго.
— Подарок. — Он пересекает комнату и ставит коробку на пеленальный столик.
Последовав за ним, встаю рядом. Гляжу на коробку. Сердце сбивается с ритма, как всегда, когда я физически нахожусь близко от него.
Он протягивает мне бумажный пакет. Сунув руку внутрь, вытаскиваю манго.
Улыбаюсь ему.
— Хочешь? — спрашиваю, зная, каким будет ответ.
Он морщит нос.
— Нет. До сих пор не могу поверить, что ты ешь фруктовых детей, которых я тебе приношу. Рыжая, это охрененно мерзко.
Я громко смеюсь, поднимая кусочек фрукта.
— Это манго. Не настоящий ребенок. И я не позволю прекрасному фрукту пропасть даром.
— На прошлой неделе ты выкинула тыкву-спагетти.
— Да, но она была мерзкой. — Честно говоря, я ем фрукты только для того, чтобы свести его с ума. Мне кажется восхитительным, как его это пугает. — Ты милый. Ты знаешь это? — говорю я, пихая его бедро своим.
— Ни хрена я
«Нет. Ты прекрасен. Внутри и снаружи».
— Верно. Ты больше похож на медведя. Но милого, пушистого медведя, который оторвет кому-нибудь голову, если он подойдет к тебе слишком близко.
— Уже лучше. Ненамного, — бормочет он, хмуря брови. — Так ты собираешься, наконец, открыть этот чертов подарок?
— А я должна? Ты ведь не сказал, что он для меня. Только, что это подарок, — я мило улыбаюсь ему.
— Умничаешь. — Он улыбается мне глазами. — Конечно, он для тебя. А теперь, может, просто уже откроешь его? О, и к твоему сведению, Рыжая, он не съедобный.
— Обхохочешься. — Открываю крышку коробки и заглядываю внутрь.
«Ох, боже мой».
— Это сделал ты? — спрашиваю, хоть и знаю, что он. В этом произведении искусства чувствуется его рука.
— Это светильник, — говорит он, будто мне требуется пояснение. — Для ребенка. Но если тебе не нравится, все в порядке. Я не обижусь.
— Не нравится? — Оторвав взгляд от светильника, смотрю на него. — Мне нравится, Ривер. Очень. Спасибо.
Кончики ушей у него краснеют. Так бывает, когда он нервничает или смущается.
— Хочешь, чтобы я его сейчас повесил?
— Да, — отвечаю с готовностью.
Жду, пока Ривер достанет отвертку. Наблюдаю, как он снимает старый подвесной светильник, а затем осторожно достает из коробки свой и присоединяет его к проводам, прежде чем прикрутить к потолку.
— Может, мне его включить? — спрашивает он.
Киваю, глядя на него.
Он щелкает выключателем, и светильник оживает. Не то чтобы он уже не был живым от смешения цветов. В нем, должно быть, сорок разных стеклянных шаров, всевозможных размеров, висящих на тонких, металлических проводках, и там, где на них падает свет, они переливаются множеством цветов. Мириадами оттенков красного, зеленого, желтого, оранжевого и синего.
Это самое удивительное, что я когда-либо видела.
Он делает шаг ко мне.
— Пойдет? — спрашивает он с неуверенностью, которая, как я узнала, ему присуща.
При всей своей дерзости и браваде Ривер также невероятно не уверен в себе и застенчив.
Я поворачиваюсь к нему лицом.
— Он прекрасен. Олив будет в восторге. Мне нравится. — Я прижимаю руку к груди.
Он улыбается, и это ослепляет. Сердцу становится тесно в груди, такое чувство, что оно увеличилось втрое.
Мы с Ривером редко прикасаемся друг к другу. Не знаю, сознательно ли это с каждой из наших сторон, но мы попросту так не поступаем.
Ни один из нас не фанат проявления чувств через касание. Но я хочу, чтобы он знал, как много это для меня значит. Что он нашел время сделать это для Олив.