Роб Рой (др. изд.)

Скотт Вальтер

– Искренне вас благодарим, – возразила мисс Вернон, – но мы, к сожалению, должны спешить назад, в Осбалдистон-холл, где никто не знает, что с нами сталось. Надо успокоить дядю относительно Фрэнка, о котором он тревожится не меньше, чем если бы дело шло о любом из его сыновей.

– Охотно верю, – сказал судья. – Когда его старшего сына Арчи постиг дурной конец в злополучном деле сэра Джона Фенвика, старый Гилдебранд выкликал его, бывало, по имени наравне с остальными шестью, а потом жаловался, что вечно забывает, которого из его сыновей повесили. Так что, правда, раз уж вам нужно ехать – спешите домой и успокойте его отеческую тревогу. Но слушай, мой Дикий Вереск, – сказал он тоном благодушного предостережения и за руку притянул мисс Вернон к себе поближе, – в другой раз предоставь закону идти своим путем и не суй свой изящный пальчик в его старое, прокисшее тесто, в которое накрошена всякая тарабарщина, французская и латинская. И пускай уж, Ди, моя красавица, пускай молодцы показывают друг другу дорогу в болотах, а то еще ты сама собьешься с пути, провожая их, мой прелестный Блуждающий Огонек.

Сделав это предостережение, он пожелал мисс Вернон всего хорошего и столь же любезно распростился со мною:

– Ты, мне кажется, хороший юноша, мистер Фрэнк. Я помню также твоего отца – мы с ним были школьные товарищи. Слушай, дружок, не рыскай ты поздно ночью и не болтай со случайным проезжим на королевской дороге. Помни, друг мой: не каждый верноподданный короля обязан понимать дурачества, и преступление – плохой предмет для шутки. А тут еще бедная Ди Вернон! Она, можно сказать, брошена одна среди мирского простора – скачи, лети куда хочешь, куда влечет тебя безрассудная воля. Ты не обидишь Ди, или, честное слово, для такого случая я тряхну стариной и сам выйду драться с тобою, хотя, признаюсь, нелегко мне будет раскачаться. Ну, отправляйтесь с Богом, а я закурю трубку и предамся размышлениям. Вспомним, как в песне поется:

Индийский лист за миг истлеет; Так сила в мышцах ослабеет, Так молодость сгорит дотла. И ляжет старость, как зола. Куря табак, об этом помышляй!

Обрадованный проблеском чувства и разума у судьи, казалось, обленившегося и привыкшего потакать всем своим слабостям, я обещал не забывать его предостережения и дружески распрощался с честным блюстителем закона и его гостеприимным домом.

В приемной для нас была приготовлена еда, но мы только слегка перекусили; а во дворе нам вышел навстречу тот самый слуга сэра Гилдебранда, который раньше принял у нас лошадей; его, как сообщил он мисс Вернон, прислал мистер Рэшли, наказав подождать нас и проводить до дому. Мы ехали некоторое время молча. Сказать по правде, я был так ошеломлен событиями этого дня, что не решался первый прервать молчание. Наконец мисс Вернон заговорила, как будто высказывая вслух свои мысли:

– Да, Рэшли может внушать страх, удивление – что угодно, только не любовь. Он делает что пожелает и превращает всех в своих марионеток. Есть у него актеры, готовые исполнить любую роль, какую он для них придумает, есть изобретательность и присутствие духа, благодаря которым он находит выход в самых трудных положениях.

– Значит, вы думаете, – сказал я, отвечая скорее на ее мысль, чем на высказанные слова, – что мистер Кэмбел, явившийся так удивительно кстати и унесший моего обвинителя, как сокол куропатку, был агентом мистера Рэшли Осбалдистона?

– Так я предполагаю, – ответила Диана. – Мало того – я сильно подозреваю, что едва ли ваш сокол прилетел бы вовремя, если бы я не встретила случайно Рэшли в прихожей судьи.

– В таком случае я обязан благодарностью главным образом вам, моя прелестная покровительница?

– Да, пожалуй, – был ответ Дианы. – И прошу вас, считайте, что вы уже принесли мне свою благодарность и я ее приняла с благосклонной улыбкой, потому что не люблю выслушивать всерьез докучные слова и, чего доброго, отвечу зевком, а не пристойными случаю любезностями. Словом, мистер Фрэнк, я захотела вам помочь, и, к счастью, это оказалось в моих силах; и со своей стороны я прошу вас об одной только милости – больше об этом не вспоминать. Но кто ж это едет нам навстречу?

Летит, румянцем огненным горя, В коня кровавые вонзая шпоры!

Неужели сам усерднейший служитель закона? Не кто иной, как мистер Джозеф Джобсон?

Так и оказалось: навстречу нам скакал в отчаянной спешке и, как тотчас выяснилось, в крайне дурном расположении духа мистер Джозеф Джобсон. Он подлетел к нам и осадил коня, когда мы уже хотели с легким поклоном проскакать мимо.

– Так, сэр, мисс Вернон… Гм! Гм! Вижу, вижу, – поручительство принято в мое отсутствие. Понимаю. Но я хотел бы знать, кто составил бумагу, только и всего. Если его милость намерен часто прибегать к такой форме судопроизводства, советую ему подыскать другого секретаря, потому что я, разумеется, подам в отставку.

– Но разве нет другого выхода, мистер Джобсон? – сказала Диана. – Судья мог бы предложить своему теперешнему секретарю не отлучаться ни на час. Кстати, мистер Джобсон, как вы нашли фермера Рутледжа? Надеюсь, он был в силах подписаться, приложить печать и передать вам завещание из рук в руки?

Этот вопрос, казалось, еще больше разжег бешенство законника. Он глядел на мисс Вернон с таким возмущением, с такой злобой, что я чуть не поддался искушению ударом хлыста выбить его из седла, и только мысль о его ничтожестве удержала меня.

– Фермер Рутледж, сударыня? – отозвался служитель закона, как только негодование позволило ему издать членораздельные звуки. – Фермер Рутледж находится в столь же добром здравии, как и вы. Его болезнь, сударыня, – обман, сплошной обман и подвох; и если вы не знали этого раньше, так знайте теперь.

– Вот тебе и на! – отозвалась мисс Вернон с видом крайнего и простодушного изумления. – Нет, вы шутите, мистер Джобсон!

– Отнюдь не шучу, сударыня, – возразил разгневанный писец, – мало того: доложу вам, что этот жалкий старый дуралей обозвал меня кляузником – кляузником, сударыня! – и сказал, что я пришел вынюхивать работу, сударыня, когда я имею не больше оснований выслушивать о себе такие вещи, сударыня, чем всякий другой джентльмен моей профессии, особенно ежели вспомнить, что я секретарь мирового суда и утвержден в этой должности согласно Trigesimo Septimo Henrici Octavi, а также Primo Gulielmi note 42 – по первой статье статутов короля Вильгельма, сударыня, вечной памяти короля Вильгельма, бессмертного нашего избавителя от папистов и лженаследников, от деревянных башмаков и грелок, мисс Вернон.

Note42

Тридцать седьмому параграфу статутов Генриха VIII и первому – Вильгельма (лат.).

– Да, скучная штука – деревянные башмаки, а грелка еще того скучнее, – ответила девушка, которой явно доставляло удовольствие распалять его ярость. – Приятно, что вы сейчас, по-видимому, не нуждаетесь в грелке, мистер Джобсон. Боюсь, дедушка Рутледж в своей неучтивости не ограничился руганью. Вы уверены, что он вас не побил?

– Побил, сударыня? Никто, – вскричал он запальчиво, – никто на свете меня не побьет, смею вас уверить, сударыня!

– Бьют, сэр, по заслугам, – сказал я, – ваша манера разговаривать с молодою леди так непристойна, что, если вы не измените тона, я не поленюсь собственноручно вас проучить!

– Проучить, сэр? .. И кого – меня, сэр? Вы знаете, кому вы это говорите, сэр?

– Да, сэр, – ответил я. – По вашим словам, вы секретарь здешнего мирового суда, а по разъяснению дедушки Рутледжа – кляузник. Ни то, ни другое не дает вам права дерзить молодой и знатной леди.

Мисс Вернон, положив руку мне на плечо, воскликнула:

– Оставьте, мистер Осбалдистон, я не допущу избиения мистера Джобсона. Я не настолько к нему благосклонна, чтоб разрешать вам коснуться его особы хотя бы кончиком хлыста: он на это ведь жил бы по крайней мере три месяца. К тому же вы и так достаточно задели его самолюбие – вы его назвали дерзким.