Роб Рой (др. изд.)
Шрифт:
– Время, старый косец, двигалось так быстро, – ответил я, – что я не успевал считать его шаги.
– Тише! – остановила меня мисс Вернон. – Идет Рэшли!
И она отодвинула свой стул подальше, как бы намекая мне, что я придвинулся к ней слишком близко.
Тихий стук в дверь, мягкое движение, которым Рэшли Осбалдистон отворил ее на приглашение войти, заученная вкрадчивость походки и смиренность осанки указывали, что мой двоюродный брат получил в колледже Сент-Омер воспитание, вполне отвечавшее внушенным мне представлениям о повадках законченного иезуита. Излишне добавлять, что эти представления у меня, как и у всякого истого протестанта, были не очень лестны.
– К чему вы разводите церемонии и стучите, – сказала мисс Вернон, – когда вам известно, что я не одна?
В голосе ее прозвучала досада, словно девушка угадала в осторожно сдержанной манере Рэшли скрытый и дерзкий намек.
– Вы сами приучили меня стучать в эту дверь, прелестная кузина, – отвечал, не меняя ни тона, ни манеры, Рэшли, – и привычка стала для меня второй натурой.
– Я ценю искренность выше вежливости, сэр, и вам это известно, – был ответ мисс Вернон.
– Вежливость – приятная особа, царедворец по призванию, – сказал Рэшли, – и потому в будуаре леди ей честь и место.
– А искренность – верный рыцарь, – возразила мисс Вернон, – и потому я приветствую ее вдвойне, мой любезный кузен. Но бросим спор, не слишком-то занимательный для нашего родственника и гостя. Садитесь, Рэшли, и разделите компанию с мистером Фрэнсисом Осбалдистоном за стаканом вина. Что же касается обеда, то тут я сама поддержала честь Осбалдистон-холла.
Рэшли сел и наполнил свой стакан, переводя взгляд с Дианы на меня в замешательстве, которого не могли скрыть все его усилия. Он, казалось мне, был не уверен, как далеко простиралось ее доверие ко мне, и спешил ввести разговор в новое русло и развеять свое подозрение, что Диана, быть может, выдала какие-либо тайны, существовавшие между ними.
– Мисс Вернон, – сказал я, – дала мне понять, мистер Рэшли, что быстрым опровержением нелепых обвинений Морриса я обязан вам; и, несправедливо опасаясь, что я могу забыть о долге, налагаемом на меня благодарностью, мисс Вернон подстрекнула мое любопытство, предложив мне обратиться к вам за отчетом о событиях нынешнего дня, или, вернее, за их разъяснением.
– В самом деле? – отозвался Рэшли, устремив на мисс Вернон проницательный взгляд. – А я ждал, что леди сама найдет возможным все вам объяснить.
Он перевел взгляд с ее лица на мое, словно стараясь прочесть в моих чертах, действительно ли Диана ограничилась в своих обещаниях лишь этим немногим. Его инквизиторский взгляд мисс Вернон встретила взглядом нескрываемого презрения; я же, не зная, нужно ли успокоить его явное подозрение или с негодованием отвергнуть, сказал:
– Если вам приятно, мистер Рэшли, оставлять меня в неведении, как это сделала мисс Вернон, я поневоле должен подчиниться. Но прошу вас, не отказывайте мне в разъяснениях, воображая, что я их уже получил. Уверяю вас как человек чести: о событиях, свидетелем которых я был сегодня, мне известно не больше, чем этой картине; я только понял со слов мисс Вернон, что вы любезно оказали мне содействие.
– Мисс Вернон переоценила мои скромные услуги, – сказал Рэшли, – хотя я прошу вас не сомневаться в искренней моей готовности помочь вам. Дело было так. Когда я поскакал домой с намерением привлечь кого-нибудь еще из нашей семьи к поручительству за вас (а это казалось мне самым естественным способом помочь вам или, сказать по правде, единственным пришедшим тогда в мою глупую голову), я повстречал дорогой этого самого Комила… Колвила… Кэмбела или как его там! Из слов Морриса я понял, что тот присутствовал при нападении грабителей, и я уговорил его – признаться, не без труда – дать обеляющие вас показания, которые, как я догадываюсь, и вызволили вас из неприятного положения.
– Вот как? Я вам очень обязан, что вы так своевременно доставили мне полезного свидетеля. Но не понимаю: если Кэмбел, как сам он утверждает, вместе с Моррисом пострадал от грабителей, почему же вы с трудом убедили его принести показания и тем самым помочь установлению действительного грабителя и освобождению невиновного?
– Вы не живали на родине этого человека, сэр, – ответил Рэшли, – и не знаете ее обычаев: скрытность, благоразумие, осмотрительность – вот основные достоинства шотландца; и только ограниченный, но пламенный патриотизм вносит разнообразие в эти черты, образуя как бы самый внешний из кольцевых бастионов, за которыми окопался шотландец, спасаясь от требований щедрой филантропии. Взберитесь на этот вал, и вы увидите за ним новый, еще более неприступный барьер – любовь к своей местности, своей деревне или, всего вероятнее, к своему клану; опрокиньте эту вторую преграду, и вас встречает третья – его привязанность к своей семье: к отцу и матери, к сыновьям и дочерям, к дядьям и теткам и ко всем родичам до девятого колена. Этими пределами и ограничивается социальное чувство шотландца, и он никогда их не преступит, коль скоро не исчерпаны все возможности найти ему применение внутри крепостных стен. И внутри этих стен бьется его сердце – бьется все слабее и слабее по мере приближения к внешним бастионам, пока у самого наружного биение не станет уже едва ощутимым. Но что хуже всего: когда вам удалось преодолеть все эти кольцевые укрепления, вы натыкаетесь на внутреннюю цитадель с самой высокой стеной, самым глубоким рвом, на самую несокрушимую твердыню – любовь шотландца к самому себе.
– Все это очень красноречиво и образно, Рэшли, – сказала мисс Вернон, слушавшая с нескрываемой досадой, – но есть два возражения: во-первых, это неверно; во-вторых, если это и верно, то вовсе неуместно.
– Нет, это верно, моя прелестная Диана, – возразил Рэшли, – и не только верно, но и в высшей степени уместно. Это верно, ибо вы не можете отрицать, что я близко знаком со страной и народом и очертил характер их на основании глубоких и точных наблюдений; и это уместно, так как дает ответ на вопрос мистера Фрэнсиса Осбалдистона и объясняет, почему осторожный шотландец, учтя, что наш кузен не является ни его соотечественником, ни Кэмбелом, ни родичем его хотя бы по тем неизъяснимо сложным расчетам, путем которых шотландцы устанавливают родство, а главное – видя, что вмешательство не обещает ему личной выгоды и, напротив, сулит бесполезную потерю времени и задержку в делах…
– … а вдобавок, может быть, и другие неприятности, более грозного свойства… – перебила мисс Вернон.
– … каких, конечно, может быть немало… – подхватил Рэшли, не меняя взятого тона. – Словом, моя теория объясняет, почему этот человек, не надеясь на какие-либо выгоды и опасаясь кое-каких неприятностей, не так-то легко сдался на просьбу выступить свидетелем в пользу мистера Осбалдистона.
– Мне показалось удивительным еще и другое, – заметил я. – В заявлении, в жалобе – или как это назвать? – мистера Морриса, которую я бегло просмотрел, он ни разу не упоминает, что имел попутчиком Кэмбела, когда его остановили грабители.
– Кэмбел дал мне понять, что он взял с Морриса честное слово не упоминать об этом обстоятельстве, – ответил Рэшли. – Причины, побудившие шотландца к такому уговору, вы поймете, припомнив, что я сказал вам раньше: он хотел вернуться в родные края без помех и задержек, а его обязательно потянули бы в суд, если бы факт его присутствия при грабеже обнаружился до того, как он перешел бы шотландскую границу. Но дайте только ему добраться до берегов Форта, и Моррис, ручаюсь вам, выложит все, что знает о нем, и, пожалуй, прибавит сверх того еще немало. К тому же Кэмбел ведет крупную торговлю скотом, и ему нередко приходится перегонять в Нортумберленд большие гурты; а раз уж он занимается таким промыслом, было бы крайне безрассудно с его стороны ввязываться в ссору со здешними ворами – нет на свете людей более мстительных, чем нортумберлендские разбойники.