Роб Рой
Шрифт:
Мы сидели вдвоем в библиотеке. Мисс Вернон перелистывала принадлежавший мне экземпляр «Orlando Furioso» и выронила заложенный в книгу исписанный листок. Я нагнулся поднять его, но она оказалась проворней.
— Стихи, — сказала она, взглянув на листок, и, развернув, подняла на меня глаза, как будто ждала ответа. — Разрешается прочесть? .. Нет, нет, раз вы краснеете и запинаетесь, я должна перешагнуть через вашу скромность и считать, что позволение дано.
— Это не стоит вашего внимания — набросок перевода. Дорогая моя мисс Вернон, приговор окажется слишком суров, если вы, так хорошо знающая подлинник, будете судьей.
— Добрый друг, — ответила Диана, — мой вам совет: не надевайте на крючок удочки слишком большую дозу самоумаления. Десять шансов против одного, что на такую приманку вы не выудите ни одного комплимента. Вы знаете, я принадлежу к непопулярному племени правдивцев и самому Аполлону не стала бы льстить насчет его лиры.
И она начала читать первую строфу, звучавшую приблизительно так: Пою любовь, и подвиги, и лавры Бесстрашных рыцарей, прекрасных дам. И времена, когда пустились мавры По взбаламученным морским волнам Из Африки к французским берегам За юным Аграмантом; смуглолицый, Во гневе яр и в замыслах упрям, На Карла он задумал ополчиться И за Трояна смерть с него взыскать сторицей И о Роланде расскажу отважном, Чего о нем ни легкий стих не знал, Ни проза строгая как он однажды, Кого весь мир премудрым почитал, Как от любви он разум потерял И стал неистовым…— Тут у вас много, — сказала она, пробежав глазами по листку и прервав сладчайшие звуки, какими может упиваться ухо смертного: звуки стихов молодого поэта, произносимых самыми для него дорогими устами.
— Да, слишком много, чтобы этим занимать ваше внимание, мисс Вернон, — ответил я с обидой и взял листок из ее руки, легко его уступившей. — Но все же, — продолжал я, — сосланный в одиночество этого дальнего края, я чувствовал порой, что лучшим развлечением будет для меня продолжать — просто ради собственного удовольствия, как вы, конечно, понимаете, — перевод пленительного поэта, начатый мною несколько месяцев тому назад, когда я жил на берегах Гаронны.
— Вопрос только в одном, — сказала серьезно Диана, — разве не могли вы потратить время более плодотворно?
— Вы имеете в виду самостоятельное творчество? — сказал я, весьма польщенный. — По правде говоря, мой талант склоняется скорее к подбору слов и рифм, а не к изобретению замыслов, и потому я с радостью принимаю мысли, которые мне предлагает в готовом виде Ариосто. Однако, мисс Вернон, вы мне даете такое поощрение…
— Извините, Фрэнк, поощрения я вам не даю, вы его сами берете. Я имела в виду не самостоятельное творчество и не переводы, так как думаю, что вы могли потратить свободное время с большей пользой, чем на то и на другое. Вы обижены, — продолжала она, — мне жаль, что я послужила тому причиной.
— Не обижен, нисколько не обижен, — сказал я, стараясь придать голосу любезный тон, что мне, однако, плохо удавалось, — я слишком признателен за то участие, которое вы принимаете во мне.
— Нет, нет, — возразила безжалостная Диана, — в вашем натянутом тоне звучит обида и даже нотка гнева. Не гневайтесь, однако, если я попробую исследовать ваши чувства до дна, — может быть, то, что я скажу вам, оскорбит их еще сильнее.
Я сознавал наивность своего поведения, сознавал превосходство мужественной мисс Вернон и уверил ее, что она не должна опасаться: я не дрогнув выслушаю приговор, подсказанный, знаю, добрыми намерениями.
— Честная мысль и честные слова, — ответила Диана. — Я не сомневаюсь, что бес вашей авторской обидчивости поспешит удрать, предварительно кашлянув для предостережения. Но оставим шутки. Получали вы за последнее время вести от вашего отца?
— Ни полслова, — ответил я. — Отец не удостоил меня ни одной строкой за все месяцы, что я проживаю здесь.
— Странно. Вы, смелые Осбалдистоны, удивительное племя! Значит, вам неизвестно, что он отбыл в Голландию по каким-то неотложным делам, которые потребовали его личного присутствия?
— Впервые слышу!
— Далее: для вас, наверно, окажется новостью — и едва ли, думаю, приятной, — что он предоставил Рэшли почти полновластно управлять делами фирмы впредь до его возвращения?
Я вскочил, не скрывая своего удивления и беспокойства.
— У вас все основания к тревоге, — сказала мисс Вернон очень серьезно, — я на вашем месте постаралась бы предупредить и устранить опасность, которая может возникнуть из-за неудачного распоряжения вашего отца.
— Но как это возможно сделать?
— Все возможно для того, кто смел и предприимчив, — сказала она, глядя на меня взором героини рыцарских времен, чье поощрение придавало воину двойную доблесть в трудный час. — Но кто робеет и колеблется, тот ничего не достигнет, потому что все кажется ему невозможным.
— Что же вы мне посоветуете, мисс Вернон? — ответил я, желая и страшась услышать ее ответ.
Она помолчала с полминуты, потом ответила твердо:
— Сейчас же оставить Осбалдистон-холл и вернуться в Лондон. Вы, может быть, и так пробыли здесь слишком долго, — продолжала она, смягчая тон, — не ваша в том вина. Теперь же каждый час, что вы здесь промедлите, будет преступлением — да, преступлением; говорю вам прямо: если Рэшли будет долго управлять делами фирмы, можете считать разорение вашего отца свершившимся фактом.
— Как это может произойти?
— Не задавайте никаких вопросов, — сказала Диана, — но верьте мне, виды Рэшли простираются дальше, чем вы думаете. Ему недостаточно приобрести и увеличить капитал. Доходы и владения мистера Осбалдистона он хочет использовать как средство к осуществлению своих собственных честолюбивых и широких замыслов. Пока ваш отец находился в Англии, это было невозможно, но в его отсутствие Рэшли представится много удобных случаев, и он не преминет воспользоваться ими.
— Но как могу я — теперь, когда отец мой лишил меня своей милости и отстранил от дел, — как могу я одним своим появлением в Лондоне предотвратить грозящую опасность?
— Само ваше присутствие сделает многое. Как сын своего отца, вы имеете неотъемлемое право вмешаться в его дела. И, несомненно, вы найдете поддержку у старшего клерка вашего отца, у близких его друзей и компаньонов. Но главное — планы Рэшли таковы, что… — Она оборвала себя на полуслове, точно побоявшись сказать слишком много. Затем опять продолжала: — Словом, они подобны всем эгоистическим и нечестным замыслам, от которых их автор сразу отступается, как только увидит, что за ним следят, что козни его раскрыты. А потому, говоря языком вашего любимого поэта: