Роберт Кох
Шрифт:
Пауза явно растянулась. В публике послышалось нетерпеливое движение. Больше молчать было нельзя. И, неприметно глотнув полной грудью воздух, почувствовав легкий озноб, словно окунаясь в ледяную воду, Роберт Кох очертя голову приступил к самому главному:
— Уже вскоре после открытия чахоточных бацилл я стал искать средства, которые имели бы лечебное значение для туберкулеза. Прерываемый служебными занятиями, я продолжал свои опыты, и убеждение, что такие средства должны существовать, разделяются теперь не мной одним. Бильрот высказался в этом смысле в одной из своих последних работ, и, как известно, та же цель преследуется многочисленными исследователями. Мне только кажется, что последние избрали неверный путь, экспериментируя прежде всего на людях. Этим я объясняю, что все якобы открытое
Он перечисляет ряд эфирных масел и других веществ, задерживающих рост палочек в разводках, но не оказывающих действия на зараженных животных. И, наконец, говорит те самые потрясающие слова, которые заставили слушателей этой знаменитой речи онеметь от изумления и восторга;
— В конце концов мне удалось найти такие вещества, которые не только в пробирке, но и в животном теле могут остановить рост палочек бугорчатки… Я не могу еще считать свои опыты законченными и потому могу лишь ограничиться заявлением; морские свинки, как известно, крайне чувствительные к бугорчатке, будучи подвергнуты одному из этих лекарственных веществ, уже не реагируют на прививку бугорковой заразы, а у свинок, в высокой степени пораженных общей бугорчаткой, болезненный процесс совершенно останавливается, причем данное средство не оказывает никакого вредного побочного действия на организм. Из этих опытов я не желал бы пока делать никакого другого вывода, кроме того, что возможность сделать болезнетворные бактерии в живом теле безвредными, не причинив никакого вреда этому последнему, — возможность, в которой до сих пор основательно сомневались, теперь должна считаться доказанной. Но если надежды, возлагаемые на эти опыты, в дальнейшем оправдаются и если удастся при одной заразной болезни, зависящей от бактерий, сделаться властелином над микроскопическим, но крайне опасным врагом в самом организме человека, то я не сомневаюсь, что в скором времени будет достигнуто то же самое и при других болезнях… Возбудить уже теперь интерес к дальнейшей работе — вот чем я единственно руководствовался, делая против своего обыкновения сообщение о незаконченной еще работе…
Слов, последовавших за этими, уже никто не слышал — они потонули в приветственном гуле. Конгресс — а на нем присутствовали сливки тогдашней медицинской науки — стонал, вопил, захлебывался от восторга. В общем крике можно было услышать отдельные возгласы: «Германия нашла своего Фауста!», «Не будет больше чахотки на земном шаре!» — и еще какие-то на других, не знакомых Коху языках, которые он не мог разобрать, но в которых слышался такой же перехлестывавший через край восторг.
И тут Кох увидел глаза Вирхова: они смотрели строго, без улыбки, потом с упреком. Внутренняя дрожь снова охватила Коха, дрожь, которую он долго не мог унять.
Еще до того, как в экстренном выпуске «Немецкого медицинского еженедельника» появилась подробная статья Коха о новом, открытом им средстве, которое он назвал туберкулином, — Берлин превратился в центр мировой медицины. Несмотря на то, что Кох на конгрессе не раскрыл тайну своего лекарства, врачи согласны были действовать вслепую, всецело доверяя утверждению Коха, и ехали в Берлин с единственной целью вымолить у него несколько флаконов с целебной жидкостью.
Рассказывали чудеса о действии туберкулина, испытанном уже на людях. Во Франкфурте-на-Майне восьмилетний мальчик страдал неизлечимой волчанкой. Через десять часов после прививки коховского средства все внешние признаки начали исчезать. В одной из берлинских клиник сам Кох продемонстрировал два подобных же случая. Из Вены какой-то крупный генерал привез свою больную чахоткой семнадцатилетнюю дочь, которую врачи приговорили к смерти. Прямо из Силезии, где девушка находилась на курорте и где ей стало значительно хуже, ее привезли в Берлин, вымолив у Коха разрешение положить ее под его наблюдение. Кох, осмотрев девушку, объявил, что надеется спасти пациентку, несмотря на то, что болезнь зашла уже очень далеко.
С этого дня в Австрии открытие Коха стало неопровержимым. 14 ноября было созвано специальное заседание общества венских врачей, на котором знаменитый ученый и хирург Бильрот заявил:
— Перед нами открывается неожиданная перспектива, все отрасли медицины извлекут пользу из этого гениального открытия. Наука неустанно идет вперед, застоя в ней быть не может. Если, как должно надеяться, открыто средство против бича человечества — туберкулеза, то для меня не может быть никакого сомнения в том, что открытие средства против рака есть вопрос времени.
Общество послало Коху приветственную телеграмму с выражением почтительнейшего изумления и признательности и просьбой разрешить внести его имя в списки почетных членов общества. Затем видный профессор Диттель сообщил, что австрийское правительство начало уже переговоры с целью ввести как можно скорее в Австрии коховский метод лечения. На следующий день в Венскую городскую думу было внесено предложение о командировании в Берлин специалистов и об учреждении на городские средства особой лечебницы для чахоточных больных, которых будут лечить туберкулином. В тот же день депутат Каас внес предложение учредить на казенные средства специальную «коховскую» больницу в Будапеште.
Паломничество в Берлин, в эту новоявленную Мекку, не прекращалось. А после того как статья Коха появилась в «Еженедельнике», к берегам Шпрее устремились десятки тысяч врачей и сотни тысяч больных. Берлин превратился в огромное общежитие; наплыв народа стал стихийным бедствием.
Надо сказать, Кох не прилагал к этому никаких усилий — напротив, на все письма, поступающие из разных стран с просьбой разрешить приехать или привезти больного он отвечал отказом, уверяя, что средство вскоре появится везде и всюду и нет надобности приезжать в Берлин.
Но было бы более чем странным, если бы после появления статьи Коха об открытии им средства для лечения туберкулеза врачи и больные терпеливо сидели у себя дома и ждали, когда к ним дойдут лекарство и инструкция к его применению!..
Даже тогда, когда Кох в своем докладе на X Медицинском конгрессе сделал только намек на то, что ему удалось, по всей вероятности, напасть на средство, способное убивать туберкулезные бациллы, все уже знали, что в основе этого скромного намека кроются положительные результаты. Ибо не раз уже ученые убеждались, что Кох только тогда хоть что-нибудь заявляет о своих исследованиях, когда они полностью увенчиваются успехам. Теперь же, когда Кох опубликовал свое открытие, ни у кого не оставалось сомнений в том, что отныне чахотка излечима.
Типография Тиме в Берлине, где печатался внеочередной номер «Немецкого медицинского еженедельника», буквально осаждалась репортерами и разносчиками газет. Одна из больших английских газет предлагала 10 тысяч марок за предоставление в ее распоряжение корректурных листов за двенадцать часов до выхода номера в свет. Весь день к господину Тиме непрерывным потоком поступали устные и письменные вопросы о содержании статьи; расспрашивали отдельные врачи, целые общества, редакции многочисленных газет, частные лица; многие умоляли дать им корректурные листы.
Тиме был тверд как скала. По городу пошли тревожные слухи, что Кох все еще не дал окончательного согласия на опубликование статьи. Беспокойство публики достигло предела, когда узнали, что как раз в этот день ассистент Коха по туберкулезному лечению, доктор Леви, в своей клинике демонстрирует перед избранными врачами коховский метод. Казалось, что, ограничившись подобными демонстрациями, изобретатель метода лечения чахотки в последнюю минуту откажется от широкого оглашения своего открытия и запретит печатать статью в «Еженедельнике».