Робин Гуд
Шрифт:
Мод холодно ответила:
— Да, я пришла помолиться за леди Кристабель, она очень нездорова, оставьте меня: я буду молиться, Гаспар Стейнкоф.
«Ага! — подумал Робин, накладывая стрелу на лук. — А вот и клеветник».
— Отложи пока молитвы, красавица моя, — сказал солдат, схватив девушку за талию, — не будь злюкой и подари Гаспару поцелуй, два поцелуя, три поцелуя, много поцелуев!
— Назад, подлец и нахал! — отступая, воскликнула Мод. Но солдат снова шагнул к ней.
— Назад, клеветник, ты чуть не сделал так, чтобы мой отец проклял меня, ты хотел мне отомстить за то, что я с презрением отвергла
— Да будь ты трижды проклята! — воскликнул Гаспар, впадая в бешенство и снова хватая девушку в объятия. — Я тебя накажу за наглость!
Мод отчаянно сопротивлялась, ни минуты не сомневаясь, что Робин и Хэлберт придут ей на помощь, но в то же время опасаясь шумом борьбы привлечь внимание солдат с соседнего поста; поэтому она старалась не кричать и возражала часовому:
— Это ты будешь наказан…
И тут стрела, пущенная рукой, которая еще ни разу не промахнулась, попала в голову Гаспара, и он замертво рухнул на каменные плиты. Хэл бросился, чтобы защитить свою сестру, но стрела его опередила, и Мод упала без сознания, успев прошептать:
— Спасибо, Робин, спасибо!
Пляшущее пламя факела освещало два неподвижных и безжизненных тела, лежавших одно возле другого, но первый из этих людей одиноко ушел в небытие, а возвращения к жизни второго ждали преданные сердца, и глаза друзей следили за малейшими его признаками. Робин зачерпнул ладонями освященную воду в чаше и смочил девушке виски, Хэл разминал ее руки в своих ладонях, Кристабель называла ее всеми ласковыми именами и призывала на помощь Святую Деву; каждый старался как мог привести девушку в чувство, и все они скорее отказались бы от бегства, чем оставили бы бедняжку в таком состоянии. Прежде чем Мод снова открыла глаза, прошло несколько минут, и эти минуты показались всем столетиями; но когда, наконец, она открыла глаза, то первый ее взгляд, взгляд любви и признательности, остановился на Робине; по ее побелевшим губам пробежала улыбка, на смертельно бледных щеках проступил румянец, грудь глубоко вздохнула, руки обхватили того, кто наклонился ее поднять и, стряхнув с себя оцепенение, она первая воскликнула:
— Бежим!
Они шли подземными ходами больше часа.
— Ну вот, наконец, мы и пришли, — сказал Хэл, — пригнитесь: дверца низкая; и будьте осторожны: снаружи вход прикрыт колючей изгородью; поверните налево — вот так, теперь идем по тропинке вдоль изгороди, а теперь тушите факел и да здравствует свет луны — мы свободны!
— Ну, теперь моя очередь вести вас, — сказал, сообразив, где они находятся, Робин, — здесь я у себя. Лес — мой дом. Не бойтесь ничего, сударыни, на рассвете мы встретимся с сэром Алланом Клером.
Несмотря на усталость обеих девушек, маленький отряд быстро продвигался вперед через лесные заросли и чащи. Осторожность заставляла их избегать хоженых троп и не пересекать освещенные поляны, потому что барон несомненно уже послал за беглецами погоню; приходилось, не щадя рук и ног и вырывая клочья из одежды, мчаться, как ланям, от чащи к чаще, от просеки к просеке. Уже несколько минут Робин о чем-то напряженно размышлял, и Мод робко осведомилась, о чем он думает.
— Милая сестрица, — сказал он, — мы должны еще до рассвета расстаться. Хэлберт проводит
Нежно распрощавшись, беглецы расстались, и Мод, идя вслед за Хэлбертом по тропинке, которую показал им Робин, старалась молча проглотить слезы и заглушить рыдания.
Леди же Кристабель и ее рыцарь (ибо отныне Робин стал настоящим рыцарем), быстро пошли в сторону большой дороги, ведущей из Ноттингема в Мансфилд-Вудхауз, но, прежде чем выйти на нее, Робин влез на высокое дерево и оглядел окрестности.
Сначала он не увидел ничего подозрительного; дорога казалась пустынной на всем протяжении, доступном взору; молодой человек уже решил, что судьба ему благоприятствует, и начал спускаться, как вдруг заметил на вершине холма стремительно скачущего всадника.
— Укройтесь вот тут, миледи, вот в этой яме у подножия дерева, и, Господа Бога ради, ни двигайтесь, не издавайте ни звука, даже если испугаетесь.
— Есть какая-то опасность? Вы чего-то боитесь, сударь? — спросила Кристабель, видя, что Робин накладывает стрелу на лук и прячется за стволом дерева.
— Быстро, миледи, прячьтесь, к нам приближается всадник, и я не знаю, друг это или враг… Но даже если это враг, то он всего лишь человек, а хорошо пущенная стрела всегда остановит человека.
Робин не посмел добавить ничего больше из опасения напугать свою спутницу, потому что в свете занимающейся зари он разглядел цвета барона Фиц-Олвина на флажке копья всадника. Кристабель догадывалась, что Робин питает по отношению к всаднику враждебные намерения, и ей хотелось крикнуть: «Не надо больше крови! Не надо смерти! Свобода и так уже обошлась нам слишком дорого!», но Робин, держа в одной руке лук, другой сделал властный жест, призывающий ее к молчанию; всадник тем временем летел во весь опор.
— Во имя Бога, спрячьтесь, миледи! — шепнул Робин сквозь стиснутые зубы и еще тише повторил: — Спрячьтесь!
Кристабель повиновалась и, накинув на голову плащ, мысленно воззвала к Богоматери. Всадник все приближался и приближался, а Робин ждал, притаившись за деревом, с луком на изготове, держа стрелу у самого глаза. Всадник пронесся мимо как молния, но стрела летела быстрее; на лету задев круп лошади и скользнув наискось по ее боку вдоль седла, она до оперения вошла в брюхо коня, и животное вместе с седоком покатилось по пыли.
— Бежим, миледи! — воскликнул Робин. — Бежим, время не ждет!
Кристабель была ни жива ни мертва, она дрожала всем телом и шептала:
— Он его убил! Убил! Убил!
— Бежим, миледи, — повторил Робин, — бежим, время не ждет!
— Он ею убил! — как безумная стенала Кристабель.
— Да нет, я его не убил, миледи.
— Но он так жутко вскрикнул, это предсмертный стон!
— Да нет, он вскрикнул от удивления.
— Что вы говорите?
— Я говорю, что всадника этого послали на наши розыски, и, если бы я не попал в его лошадь, мы бы погибли. Идемте же, миледи, вы все поймете лучше, когда перестанете дрожать!