Роботы-мстители
Шрифт:
Однако же понятие «свободная профессия» неистребимо. И Доран, готовый работать на износ, невзирая на пытки, бессонные ночи и нервные срывы, испытывал к этим так называемым «творцам» смешанное чувство высокомерного презрения, превосходства и тайной мучительной зависти. Как это можно так работать на публику – урывками, в припадках лихорадочного озарения между непрухой и депрессом?! Каталог выставки Эрлы Шварц он листал во флаере, сморщив нос и оттопырив нижнюю губу. Это искусство? Это Пегас копытом по затылку двинул. Это годится для обоев или – офис украшать. Просто дизайн, не более того. Отчего столько шума? Подумаешь, событие – дамочка наваляла полтораста видов зимних садов, климатронов,
– Эрла Шварц, – докладывал Сайлас, – тридцати двух лет, художница. Незамужем – и не бывала. Из круга Ивана Есина.
– Яснее, – попросил Доран, перебирая картинки с орхидеями. К этому времени он отпился минералкой, отъелся адсорбентами и чувствовал себя почти нормально, только звон в голове остался и слабость в ногах.
– Такой мэтр, корифей. Пророк отчаянного городского стиля.
– Пророков развелось – отстреливать пора…
– Писала в русле младшей невротической школы, – Сайлас сам дивился, озвучивая вехи творчества Эрлы; ну и школы! ну и названьица!.. – Страх за кадром, линейное помрачение, позже – Лес Красных Деревьев, Большая Тьма…
Доран неожиданно почувствовал к Эрле Шварц симпатию. Орхидеи и туанские цветы навевали покой и умиление – а если бы Сайлас подсунул альбом Большой Тьмы? Опять бы крыша заскрипела.
– …то есть увлекалась наркотиками. Но на вираже с трассы не вылетела, удержалась – и вот, опять выставляется. Все в недоумении; критики точат языки, старые дружки негодуют…
«Наш мир – живой» – прочел Доран еще раз название экспозиции. Кто блуждает средь Красных Деревьев, выросших прямо в мозгу, – возвращается с усохшей головой, как выжатый в давилке. Неглубоко, должно быть, забрела. И наверняка что-то есть в ней такое… крепкое. Доран уважал в людях прочный стержень, становую жилу; в смысле – он обожал ломать этих упрямцев об колено.
– В общем, какое-то время она была близка к богеме салона «Ри-Ко-Тан», – подытожил Сайлас; Доран навострил уши – может, в изящных искусствах он и не блистал, но злачные салоны творческого полусвета знал прекрасно. В «Ри-Ко-Тане» многих испортили, даже кое-кто из TV-шоуменов испекся в этом горниле рафинированного порока.
– Ближе к делу, Сай. Речь ведь о том, что она – подружка Хиллари.
– Точно так. Их заметили вместе года четыре назад, когда она из помрачения двинула в Лес. Тогда ее картины шли неплохо…
– Почем?
– До пяти тысяч за штуку.
– Ммммм…
– Доран, не равняй всех по себе, – Сайлас имел право возражать патрону раз в неделю. – Так вот – с тех пор Хиллари постоянно маячил близ нее. Шушера из «Ри-Ко-Тана» насмехалась, что Хармон мечтает улучшить породу…
– Да хватит темнить!
– Селекция, – Сайлас цинично подмигнул. – У Хиллари IQ – 187, а у Эрлы – 213, она в «Клубе 200» состоит.
Доран пропустил каталог между пальцев, как пачку банкнот.
– Поглядим на эту парочку вблизи; лишь бы не сорвались с прицела.
Однако они «сорвались». Хиллари на вернисаж в «Арт-Палас» не явился, прислав Эрле на трэк печатным текстом кучу восторгов и ма-аленькое сожаление о том, что зверски занят и никак, ну никак не может быть на выставке. Впрочем, в сообщении нашлось место и для обычной между любовниками искренности – «ЗА МНОЙ ОХОТИТСЯ ДОРАН, А МНЕ СЕЙЧАС НЕКСТАТИ С НИМ ВСТРЕЧАТЬСЯ. ЖДИ, ОН МОЖЕТ ЗАЯВИТЬСЯ».
Прочитав это, Эрла выругалась сквозь зубы, стараясь сохранить любезную улыбку. При всем прочем (оно же главное) Хиллари гармонично оттенял ее дерзость, и без него в толкучке приглашенных снобов, коллег и критиков ей было неуютно, казалось, что отломился каблук или что-то отстегнулось в нижнем белье. Но долго злиться на Хиллари она не умела – это прогорало быстро, пылко и кончалось прощением. Хиллари ей не врал, никогда; в его слова можно было смело верить. Флаер, куклы, а потом – война киборгов! Бред Дорана. Ну, только покажись он здесь, этот Доран!..
Эрла переплывала от группки к группке ценителей и хулителей, говорила всякие дежурные слова, объясняла и возражала. Вернисаж шел чинно и церемонно. Смягченные приличиями удивления. Скупые поздравления с успехом. Высокоумные суждения о композиции и колорите. Критики смаковали полотна и дармовые напитки, щурились на стены и косились на микроскопические бутерброды. За Эрлой тенью, вроде шлейфа, ползал полузабытый и почти ненужный Лотус, который по традиции устраивал и субсидировал ее выставки. С тех пор как Хиллари приемом хье-минге убедил его, что Эрле надо лечиться от наркотической зависимости, что ей необходимо сменить образ жизни и круг знакомств и что теперь Лотус больше гость, чем бойфренд, Лотус увядал месяц от месяца. Он смирился с первенством Хиллари в странных рокировках мужчин вокруг Эрлы; он выражал свое отношение к ее творческим поискам нытьем и без конца язвил о ее новых приятелях – копиистах, иллюстраторах энциклопедий, декораторах и прочих мелко плавающих в реализме типах.
– Искусство, – в пику неверной подруге гнусил он специально для внимательного критика, – это по определению искусственное, то, чего нет в природе. Творец и творчество – тоже одного корня, С какого образца Бог сотворял цветы? Он их вы-ду-мы-вал, он облекал мысль о красоте в плоть. Художник – только тот, кто может воплощать мысли в образы, овеществлять несуществующее; вот смысл и суть творчества…
Критик поглядел на цветок, нарисованный Эрлой. Декораторство, пошлость, да-с! Так и напишем при всем уважении к мисс Шварц. Лотус – еще о-го-ro! Весь «Ри-Ко-Тан» стонал от его линий, уходящих вдаль и прерывающихся в бесконечности. Когда-то и Эрла подавала надежды – какие мраки рисовала, в какую уходила глубь! Сердце перехватывало, мысль обмирала! А ныне? Упадок. «Ри-Ко-Тан» отвергает тех, чьи работы просятся на продуктовый пакет; помрачение и Лес – вот то, что достойно внимания!.. Однако сам Иван Есин подъезжает к Эрле, улыбается как старый фавн… Надо подкрасться поближе…
– …спасибо, что позвала, девочка. Есть что посмотреть. Неожиданно, но – это должно быть. Кто-то должен рисовать живое, а иначе чем же любоваться?.. Держи вещичку от меня, стоит один поцелуй…
Так, ясно, дед в маразме, и не стоит его слушать. А это кто там вьется? Да никак Доран!? Вот сюрприз. Сроду он не хаживал на вернисажи, и вдруг… Отступим к Эрле – с ней рядом показался Кэннан Коленц, парень настолько весь из себя правильный и скрупулезный, что читать его «Художественное обозрение» могут даже школьники.
А Доран-то, Доран! Винтом – и прямо к Эрле.
– Ооо, мисс Шварц! Вас приветствует канал V в моем лице!.. Однако у вас безопасность на уровне – нам разрешили отснять лишь пять картин… Что я могу сказать? Это выше всяких слов, выше похвал и выше критики. В нашем каменном жестоком Городе показать людям истинную красоту природы может лишь настоящий художник, наделенный даром видеть скрытое…
Эрла уже заготовила колкость, но Доран вылился на нее таким водопадом лести, что она приятно смутилась. Врет, конечно, но как!.. От нее не ускользнуло, впрочем, что великий обозреватель пожирает глазами стоящих с ней Лотуса и Кэннана. Последнее фото Хармона, которое видел Доран, относилось к университетским временам, но с тех пор он мог заметно измениться. Кто справа – явно не он; чуточку сонное спокойствие лица, статичная пластика… художник, пожалуй. А слева – уж не он ли? Глаза неприязненные, поза готовности к броску или ругательству… Неужели?..