Роддом, или Поздняя беременность. Кадры 27-37
Шрифт:
– Говорит, цитирую: «Для скрепления отношений в семье нужен ребёнок!»
– Сильно предыдущими-то скрепила! – загоготал Святогорский.
– Ну и где Панин?! – чуть раздражённо в пространство операционной вопросила Татьяна Георгиевна.
– Здесь я!
Панин стремительно вошёл, моментально влетел в халат, совершенно молниеносно вделся в перчатки, занял место хирурга и зыркнул из-под маски на Александра Вячеславовича, стоявшего по другую сторону операционного стола рядом с Татьяной Георгиевной.
– Можно работать, – коротко и по-деловому сказал анестезиолог.
– Скальпель!
Операционная
В операционную тихонько втёк Владимир Сергеевич Ельский, заведующий отделением неонатологии и детской реанимации. По своему обыкновению, хмурый. Но плескавшиеся в его прищуренных глазах байроновская обречённость вкупе с вольтеровским сарказмом, говорили о том, что он в прекрасном настроении.
Панин извлёк плод, Мальцева наложила зажимы на пуповину, интерн перерезал. Гипотрофичный плодик вяло замяукал.
– Мальчик. Два кило, рефлексы понижены, – сказал Панин.
Ельский ловко подхватил похожего на лягушонка-переростка мальчика с выраженными признаками незрелости и удалился с ним за свой столик.
– На углы!
Операционная медсестра подала Семёну Ильичу иглодержатель с заправленной нитью.
– Матку ушью – и продолжите со своим интерном, – не глядя на Татьяну Георгиевну, сказал Панин.
– Он не мой, – ответила Мальцева, беря края разреза на матке на зажимы и, разумеется, не поднимая глаз на Семёна Ильича.
На столике у неонатолога мяуканье стало громче, преобладали обиженные визгливые нотки.
– Пониженные – не повышенные! Кило девятьсот, подвёл тебя глазомер, Семён Ильич – доложил Владимир Сергеевич.
Обычно Панин называл вес плода с точностью плюс-минус пятьдесят граммов. Ничего необыкновенного в этом не было. Это любой грамотный акушер может.
– Так я не понял, Сёма! Это что за такой страшный блатняк, что ближе к ночи начмед оперирует, заведующая ассистирует. Да и мы с Ельским как-то разом неуместно дежурим. Прямо элитная светская вечеринка, а не рядовая смена!
Мальцева была благодарна Святогорскому, сменившему тему. Благо с ребёнком всё в порядке. Да и в ране – тоже. И зачем она ляпнула: «Он не мой!»?
– Да, такой страшный блатняк, что блатнее не бывает. По «Скорой» поступила пару дней назад. С фингалом под глазом. Необследованная.
– Если верить записям в истории родов, её должны были прооперировать планово, до наступления родовой деятельности. Проворонили?! – в тоне Ельского звучали перманентная подозрительность неонатолога к акушерам-гинекологам вместе со всегдашней лёгкой ноткой оттенка «я так и знал!».
– Не заноси руку для удара, Володя. У нас и так вся спина ножами потыкана, – парировала Мальцева. – У дамы муж работает вахтами. Она вчера вечером к нему домой на свиданку рванула несанкционированно. Любовь…
– Это тот муж, который поставил фингал под глазом?
– Он.
– И после того, как вы прокапали ей токолитики, она с ним любовью занималась?
– Я думала, ты спросишь: «И после того, как он поставил ей фингал под глазом, она с ним любовью занималась?»
– Таня, я взрослый мальчик. Для большей части женского населения этой страны фингал – стигма неземной любви. Из-за чего такая гипотрофия?
– Мадам курила, как паровоз. По две пачки в день. А в тумбочке у неё стояла бутылка водки – она на ночь принимала по стопарю. Чтобы расслабиться. Это ещё помимо отягощенного акушерско-гинекологического анамнеза, – ответила неонатологу Мальцева.
– Она что, врач? – сумеречно проскрипел Ельский, что в его исполнении означало заливистый хохот.
– Переводчик с французского.
Владимир Сергеевич присвистнул.
– Не свисти! Денег не будет! – строго осадил Святогорский.
– Новорождённого забираю в реанимацию.
– Показания? – спросила Мальцева.
– Статью с французского надо перевести.
– Всё, я закончил! Становитесь, Татьяна Георгиевна!
Панин с треском стянул перчатки, швырнул в таз и вышел из операционной. Вслед за ним ушёл и Ельский, унеся с собой младенца. Обычно он посылал за новорождёнными детских медсестёр – конечно же, в тех случаях, когда не было необходимости в неотложных реанимационных мероприятиях. В данном конкретном случае такой необходимости не было. Тот факт, что Владимир Сергеевич самолично обработал, запеленал и транспортировал новоявленного мальчонку, безапелляционно свидетельствовал: сегодня дежурной детской медсестрой была его молодая жёнушка под очередным порядковым номером. И она, вероятно, уже погрузилась в глубокий сон в кабинете мужа. И значит, сегодня Ельский всю ночь пробдит у боксов и даже гигиеной младенцев будет заниматься самостоятельно. Какая честь – без пяти минут доктор наук попу моет и памперсы меняет. Впрочем, у людей память коротка, а у едва появившихся на свет людей её и вовсе нет. Какие уж тут перинатальные матрицы, если выросшее дитя госпожи Касаткиной даже под ЛСД не вспомнит, что высокомерный себялюбец и надменный гордец Владимир Сергеевич Ельский ему задницу надраивал.
Некоторое время работали в полной тишине.
– Александр Вячеславович, становитесь на моё место, шейте мышцы, – скомандовала Мальцева, ушив брюшину.
– Я и на своём могу.
– Вы что, амбидекстр?
– Что-то вроде того. Я – левша, владеющий правой рукой. Вы разве не заметили, Татьяна Георгиевна?
– Я! Я заметил! – поспешно выступил Аркадий Петрович, не давая возможности своей старой подруге брякнуть очередную глупость. Чем не в первый раз сохранил её достоинство. В операционной бригаде есть медсёстры, анестезистки и санитарки. А они ещё языкатее, чем врачи. – Я заметил, что вы одинаково владеете и правой, и левой. Вас что, родители переучивали?