Родимая сторонка
Шрифт:
— Алло! Прошу механика! Николай Петрович, выезжайте сейчас же с дежурной аварийной в пятое поле. Стоит комбайн. Поломка.
А по рации кричал кто-то взахлеб сквозь железный стрекот и ликующий гул моторов:
— Вася, мы на четвертом, принимай скорее сводку!
Шум и жар трудового сражения все нарастал, все накатывался и накатывался оттуда могучим прибоем…
Простоял бы, поди, Трубников завороженно целый час тут, кабы Роман Иванович не позвал его.
Идя за ним к машине, гость восхищенно ахал и ругался:
— Ну как не стыдно вам, имея такую технику,
Ни Роман Иванович, ни Додонов не ответили ему. В машину сели все, не глядя друг на друга.
Долго ехали, сердито слушая тяжелый стук колосьев по кузову.
— Стой! — закричал вдруг Додонов, на ходу открывая дверцу — Почему у тебя, Роман Иванович, пшеница нынче такая чахлая на этом массиве?
— Дождя весной мало было, сгорела… — виновато принялся объяснять Роман Иванович и шутливо укорил агронома:
— Это, Зоя Петровна, твое дело — дождь вовремя обеспечивать. Ты представитель МТС, у тебя вся наука и техника в руках. Не могу же я молебен от засухи заказывать!
Зоя Петровна не осталась в долгу, показала из угла зубки.
— Я вас, Роман Иванович, с осени предупреждала, что поле это высокое, засухи боится, его без отвала пахать надо, по Мальцеву. А вы послушались? Ну и не хоронитесь за мою спину.
Она все больше и больше нравилась Трубникову. У нее сейчас и нос вдруг обнаружился на пропеченном лице, вздернутый такой, дерзкий нос, и рот проступил явственно при улыбке, большой, зубастый, а глаза хоть и вылиняли на солнце, но так и стригли под корень. Одного не мог угадать Трубников, сколько ей лет: под загаром не видно было ни одной морщинки.
В стороне забелел зонт комбайна. Мелькнула в пшенице синяя кепка Кузовлева. Бригадир шел по меже, заложив одну руку за ремень, а другой держа колос. Высокая пшеница провожала и встречала его, кланяясь чуть не до земли.
— Елизар Никитич! — закричал в окно Роман Иванович. — Лафетную пробовали?
Кузовлев поглядел из-под ладони на приезжих и вышел к ним неторопливо на дорогу. Поздоровался со всеми, вытер платком лобастую голову.
— Пробуем.
Додонов как только вышел из машины, так и вонзился глазами в большую желтую заплату среди поля.
— В чем дело? Откуда здесь столько сорняков? — налетел он с ходу на Кузовлева. — Как же вы семена проверяли? Что за безответственность? Кто виновник?
Кузовлев кашлянул в кулак, неуверенно глянул на Додонова исподлобья.
— Если скажу правду, Аркадий Филиппович, не обижайтесь…
— Ну, что за чушь?! — Расправил плечи Додонов, чем-то, однако ж, обеспокоенный. — Говори смело.
— Это я по вашему указанию весной сеял… — стыдливо надвинул кепку на глаза Кузовлев. — Вы тогда приехали и взбучку мне дали за то, что кругом сеют все, а я выжидаю. Струхнул я, откровенно сказать. Взял да и посеял в тот же день гектаров восемь, раз вы мне велели. А больше не стал. Думаю, может, вы другой обратно поедете. Так оно и вышло. Ну, я обождал после этого еще два дня, пробороновал, а потом уже и стал сеять, по-настоящему…
Начав слушать
— Не в этом суть, товарищ Кузовлев, — заговорил он внушительно, — сроки сева тут ни при чем. Верно, агроном?
— Нет, не верно, — без жалости дорезала его Зоя Петровна. Она уже вылезла из машины и оказалась не по характеру маленькой, мягкой и круглой, как уточка. Одернув платье, принялась отряхиваться и торопливо расправлять на себе помятый плащ, словно перышки чистила. Не подошла, а подплыла к Додонову, держа прямо голову и не качаясь.
— Раз посеяли пшеницу в непрогретую землю, долго не взойдет, — услышал Трубников ее резкий, отрывистый голос, — а сорнякам холодная земля нипочем, они опередят пшеницу в росте и заглушат ее. Надо было обождать, пока сорняки взойдут, да землю прокультивировать, а потом уж пшеницу сеять.
Казалось, не лицо багровеет у секретаря райкома, а седеют волосы.
Все замолчали напряженно, ожидая грозы. Она разразилась тут же. Теребя побелевший хохол на макушке, Додонов грозно рыкнул на… Кузовлева:
— Так зачем же ты поддался мне?!
И улыбнулся вдруг такой широкой, обезоруживающей улыбкой, что все рассмеялись весело, с облегчением.
— Ну уж сегодня, Аркадий Филиппович, я вам не поддамся… — решительно покрутил головой Кузовлев.
— В чем? — так и вскинулся Додонов. — Напрасно вы заключили из этого случая, будто я мякиш…
— А в том, что не буду раздельную уборку делать по-вашему, — упрямо досказал Кузовлев, — не хочу хлеб гноить.
— Не забывайтесь, товарищ Кузовлев, — суровея сразу, предупредил Додонов. — Вот уж за это своевольство отвечать вам придется. Понятно?
— И отвечу! — поднял голову Кузовлев. На крутой лоб его крупной росой выпал вдруг пот. — Вы приказываете косить пшеницу на низком срезе. Зачем?
— По опыту колхоза «Пламя».
— Ездил я вчера туда, — облизнул сухие губы Кузовлев. — И скажу вам, Аркадий Филиппович, не разобрались вы толком в этом новом деле, потому что не посоветовались со знающими людьми. Участок для опыта выбрали неудачный, рожь на нем редкая, да еще низкорослая. Такую рожь вообще раздельно убирать нельзя, А вы скосили-то ее на низком срезе. Да разве будет она держаться на такой низкой и редкой стерне? Вся, конечно, провалилась на землю. А тут еще дождики пошли, стебли у ней почернели, зерно прорастать начало. Колхозники граблями убирают ее сейчас да ругаются вовсю. То же и с пшеницей нынешней получится, ежели подвалите на низком срезе…
— А ну покажите, как сами жнете! — ринулся к жатке Додонов.
Увидев там незнакомого человека в шляпе и дымчатых очках, спросил недовольно:
— Это кто?
— Тимофея Ильича покойного сын, инженер, — сказал Роман Иванович, — отца хоронить приезжал да остался вот погостить. Интересуется, как машины ихнего завода работают…
— Ну, ну… — сразу громко и сердито заговорил Додонов. — Давно пора бы.
Здороваясь с Михаилом, оглядел его, прищурясь.
— Поломка, что ли?