Родимая сторонка
Шрифт:
Темнея сразу, Синицын покосился на Трубникова.
— Погоди, уполномоченный, не спеши. У нас по этому делу разговор особый с тобой будет.
И повернулся к Боеву.
— Погляди, Савел Иванович, нет ли за дверью кого.
Выждав, пока Боев закрыл дверь в сенях и вернулся на место, Синицын поднял на Трубникова тяжелый взгляд.
— А известно ли тебе… товарищ дорогой, что от райкома указание такое имеется — газету со статьей этой придержать пока. До особого
— Придержать? — даже привстал Трубников, ошарашенно глядя на Синицына. — Зачем?
— По секрету скажу, — через стол нагнулся к нему Синицын, — месяца полтора тому восстание кулацкое в соседнем районе было. Чуть не поубивали там наших. Ясно тебе? — Не сводя тяжелого взгляда с Трубникова, сказал еще тревожнее: — И у нас тут сейчас у мужиков такое настроение…
— У каких мужиков? — холодно потребовал ответа Трубников.
— А все у тех же, которые живут покрепче да к кулакам припадают, — насмешливо пояснил Синицын. — Про кулаков уж я не говорю.
— У середняков, значит?
— Да уж известно.
— Стало быть, от них вы статью-то прячете?
— А ты как думал?
Синицын отпер ключом стол и вынул оттуда газету. Положив перед собой, придавил тяжелой ладонью.
— Вот она. Третьего дня под личную ответственность дадена. А ты о ней раззвонил тут всем, уполномоченный, и тем самым поставил не только нас, но и всю организацию районную под удар…
Синицын жестко и угрожающе заключил:
— …Так что придется тебе, товарищ дорогой, ответить за это по партийной линии, а может, и не только по партийной. За такие штуки в гепеу сдают. Понятно?
Трубников не вдруг нашел задом стул, потрясенно раздумывая: «А может, и вправду обстановка такая здесь? Может, и вправду директива дана особая из центра в райком? Или же статью эту неправильно я понял?
Но тут же озлился и даже кулаком в мыслях на себя пристукнул: «Сдрейфил, сукин сын? Раком пополз? А что тебе товарищи твои на фабрике наказывали, когда провожали? Не теряй чутья пролетарского, Андрюха, не трусь, держись партийной линии неуклонно. По тебе колхозники судить будут, какой есть наш рабочий класс и какая есть наша партия!»
Вспомнилось, как в вагоне читал он вслух статью в «Правде» своим попутчикам-мужикам, едущим с заработков домой. Один из них, кривой, степенный старик, чуть не со слезами стал просить у него газету: «Дай ты нам ее, голубчик, не дойдет ведь она до нас, не допустят ее, истинный бог! А нам до зарезу она сейчас нужна!» Трубников отдал газету старику, хоть и посмеялся над его наивным опасением. Но посмеялся-то, выходит, зря!
И в райкоме, по приезде, не слышал он разговора настоящего об этой статье. Направлявший его в Курьевку заворг Щеглов чертыхался тихо и сердито:
— Такие дела, брат, тут, а никого, сам видишь, из районного начальства нету.
И сам, торопясь куда-то, протянул, не глядя, холодную, как у покойника, руку…
«Да неужели и вправду запрещено даже говорить об этой статье?» — толкнуло Трубникова горячо в сердце.
Кровь бросилась ему в лицо пятнами, в рыжих глазах полыхнул гнев. Еле-еле сдерживая себя, он сказал глухо:
— Я перед партией не побоюсь ответить. А вот вы наломали тут дров с вашим райкомом вместе, а как до ответа дошло — в штаны сразу наделали…
— Насчет райкома полегче, товарищ дорогой, — пригрозил Синицын, приподнимаясь со стула.
— Кто вам дал право запрещать эту статью? — уже закричал, белея, Трубников. — Правды испугались?
Синицын, тоже белый, трясущимися руками то складывал газету вчетверо, то расправлял ее.
— Ты не горячись, уполномоченный, — растерянно сказал вдруг он, глядя в сторону. — Давай рассуждать хладнокровно.
Сел и, охватив голову обеими руками, закрыл глаза.
Помолчали оба, переводя дыхание.
— Сомнение тут нас берет, — хмурясь и избегая глядеть Трубникову в лицо, заговорил первым Синицын. — Коли разговор этот дальше нас не пойдет, могут сказать…
— Говори прямо и откровенно, Иван Михайлович, — с трудом остывая, хрипло попросил Трубников и, вспомнив почему-то Ромкину клятву, твердо пообещал: — Дальше этих стен не пойдет. Могила!
Покосившись на окна, Синицын спросил испуганным шепотом:
— Не случилось ли, думаем, чего с товарищем Сталиным?
— А что?
— Ну, проще сказать, не повредился ли он головой? Может, напоили по злобе лекарством каким-нибудь вредным?
— Да откуда вы взяли? — во все глаза уставился на Синицына Трубников.
Тот поглядел на него с каким-то горьким сожалением, даже с жалостью.
— По статье же этой самой и видно. Как же можно писать такое… в здравом уме?
Растерянно почесывая лоб, весь в жалобных морщинах, Боев зашептал громко и горестно:
— Ведь что же получается-то? Кровью мы колхоз тут сколачивали, а теперь, выходит, — насмарку все? Не можно поверить этому никак, товарищ Трубников, и понять этого нельзя.
Потрясенный, Трубников долго глядел на обоих, не говоря ни слова, и вдруг рассмеялся громко, весело, откинув голову и сверкая частыми зубами.
— Головой повредился, говорите? — и опять так и закатился смехом. Но, заметив сквозь слезы, что Синицын и Боев глядят на него с сердитым недоумением, умолк разом.
Вытирая глаза, уверил спокойно и серьезно: