Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— Не знаю, всегда ли она такая, но одно знаю: работает она здорово, красиво работает — приятно смотреть!
— А из-за этого, значит, спускать ей все ее штучки? — совсем рассердился Игорь-севастополец.
— Но посуди сам: если человек отлично работает и не выносит бездельников, значит, есть в нем что-то настоящее… и, значит, я могу найти с ним общий язык.
— А если он этого не понимает? — насмешливо спросил севастополец.
— Значит, я должен убедить его.
Утром Соню будило солнце.
— Шесть часов только, а ты уже вскочила, неугомонная! Какие такие дела у тебя неотложные? — ворчала няня.
Дела были как раз самые неотложные, дня всегда не хватало. Этот длинный весенний день виделся Соне весь, от начала до конца, наполненный щедрым апрельским солнцем: он будто лежал у нее на ладони, как хрустальный шарик, просматриваемый ею насквозь, играющий неисчислимыми искрами и огоньками.
Когда Соня работала в вечерней смене, на стройку она бежала к семи, часам утра и успевала закончить свой план уже к двенадцати часам. Надо было еще сбегать в госпиталь. Все знали, что она навещает Пластунова. Одни считали, что Соня, как секретарь комсомола, выполняет поручения больного парторга (об этом всегда с серьезным лицом говорила Маня Журавина); другие перешептывались, что Соня ходит в госпиталь «неспроста». А она, не замечая никаких толков, неслась со стройки домой, прыгая через лужи и ручьи. Торопливо переодевшись, Соня будто на крыльях летела в госпиталь.
При взгляде на Дмитрия Никитича сердце у Сони билось частыми, веселыми толчками. Она садилась возле него, поила его чаем, рассказывая заводские новости. Ему чрезвычайно нравилось также слушать о том, что она играла вчера на рояле, новое или старое, как прошла очередная лекция Павлы Константиновны.
Часы в коридоре били два. Соня испуганно удивлялась:
— Уже! Подумайте!
Она пересекала площадь, чувствуя необыкновенную легкость в каждом своем движении, не зная, что Дмитрий Никитич смотрит ей вслед из окна.
На заводе все казалось ей интересным, важным, работа давалась будто даже без всяких усилий. Душа ее была полна неиссякаемой радости, казалось — ее хватило бы помочь сотням людей.
Вечером Соня, забравшись с ногами на кушетку, читала. События и люди, о которых повествовала книга, рисовались воображению ее выпукло, ярко и звучно, будто Соня их наблюдала из окна. Готовясь к занятиям в политкружке заводских комсомольцев, который она вела по поручению партбюро, Соня так же ярко представляла себе знакомые лица заводской молодежи и заботливо, как старшая сестра о многих братьях, думала обо всем и о каждом: кому и что именно труднее дается по программе, кто и о чем плохо отвечал на прошлом занятии кружка, кому надо повторно объяснить то, что он еще не усвоил, — за что бы она ни бралась, ее хватало на все, большая веселая сила, не убывая, кипела в ней.
Утром шестнадцатого апреля сияющий Игорь-севастополец объявил своей бригаде сводку Совинформбюро: войска Отдельной Приморской армии овладели городами Ялта и Алупка и заняли более сорока других населенных пунктов.
— Товарищи! Ну и дела! Скоро мой Севастополь освободят! — крикнул на весь цех бригадир Семенов и сделал такое коленце, что Лиза Тюменева засмеялась:
— Артист! Смотри, не начни плясать!
— А у нас сегодня станки запляшут! — серьезно пообещал Семенов.
В цехе с утра чувствовалось повышенное настроение: на все бригады было роздано приспособление Чувилева и Семенова.
Для Чувилева выдалось горячее утро: все зазывали его, спрашивали совета, все желали «от самого» узнать, правильно ли они обращаются с этим небольшим, но очень существенным приспособлением к станку. Но довольно скоро в бригадах оценили простоту его конструкции и безотказность работы.
— Да это, братцы мои, просто чудный «постреленок!» — крикнула Лиза Тюменева, ловко подхватывая на лету детали. — Эй, сменный мастер!
— Что, Лизавета Алексеевна? — спросил, подходя, Чувилев.
— Ну, мастер! Что хорошо, то хорошо! Спасибо, замечательную штучку придумали: славы прибавляет и заработок увеличивает!
— Рад, что мы вам угодили, Лизавета Алексеевна, — шутливо раскланялся Чувилев.
— А знаешь, — вдруг зашептала Лиза, быстро действуя голыми до локтей, сильными руками, — я все-таки скандалить буду, если и теперь соседушки, вроде Банникова, своей хлипкой работенкой снижать будут наши цеховые цифры! Буду скандалить!
— Вы же знаете, что у Виталия сейчас бригадир Сунцов. Выправятся!
Виталий Банников, потный и красный, работал у своего станка, еле успевая снимать детали.
— Ну как? — спросил Чувилев.
Виталий на миг поднял голову, — лицо у него было изумленное и растерянное.
— Эт-то, знаешь, черт-те что… Я словно горю весь…
— Гори, гори ясно, чтобы не погасло! — пошутил, подмигивая ему, Чувилев и направился к великовозрастному Павше.
— Н-ну… уф…. — отдуваясь, заявил Павша, суетясь около станка. — Дает жизни ваш «постреленок», дает жизни!
Через четыре дня Сунцов сообщил Чувилеву, что случайно узнал от заводских счетных работников; заработки по цеху круто подскочили вверх.
— Еще бы! — не удержавшись, гордо улыбнулся Чувилев.
— Понимаешь, это здорово! — продолжал довольный Сунцов. — Как только будет готова жилплощадь, мы с Юлей распишемся, — это давно уже решено. Нам сразу же понадобится уйма всякой всячины! Юля мечтает купить большое туалетное зеркало… и чтобы обя-за-тельно овальной формы…
— Чего захотела! И обязательно овальное ей подавай! — засмеялся Чувилев.
Он расхаживал по цеху, как именинник, видел вокруг веселое напряжение труда и радовался про себя.
Через несколько дней на участке Сунцова произошла крупная неприятность: Виталий Банников запорол целую кучу деталей и сломал приспособление. Чего-чего, а уж такого позора Чувилев никак не мог ожидать.
Сунцов, показывая ему исковерканный металл, говорил, почти заикаясь от возмущения:
— Этому… этому просто имени нет! За всю нашу заботу и возню с ним Банников отплатил нам самым черным делом. Он теперь уж не только бракодел, но и станколом.
Лиза Тюменева заглянув к соседям, торжествуя, сказала Чувилеву: