Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
Он пришел в Кленовый дол вместе с заводской молодежью, быстро познакомился с «предводительницей» московских лесников и предложил им свою помощь.
— Ноги у меня, дорогие товарищи, уже не слушаются, ходок я никакой, а руки еще могут соответствовать!
Василий Петрович, подобрав под стать себе помощников-силачей, занялся корчеванием пней. Он вспомнил, что перед войной земельный отдел приобрел тракторный лесной плуг для новых осенних посадок в Кленовом доле. Старик порылся в своей хозяйственной, емкой памяти и вспомнил, что лесной плуг даже не успели тогда пустить в ход; очень возможно, что он так и простоял где-то в завалах железнодорожных складов. После быстрой и тщательной проверки так оно и оказалось: в одном из складских помещений был обнаружен заржавевший, но целый двухотвальный тракторный лесной плуг. После срочного ремонта плуг своим ходом прибыл в Кленовый дол. «Предводительница» московских лесников, изменив своей молчаливости, встретила прибытие лесного плуга радостными восклицаниями и даже обняла Василия Петровича.
— Дорогой товарищ Орлов! Плуг ваш — целое богатство! При его помощи мы гораздо быстрее подготовим почву для посадок… Без конца благодарю вас, без конца! — повторяла Милица, и не только строгие глаза, но и даже усики на ее неулыбчивой губе, казалось, радовались.
Милица первая испробовала плуг.
— Идет!.. Идет! — громко возликовала она, когда трактор двинулся вперед, разрезая, дробя мелкие корни, рыхля землю и опрокидывая ее высокими, пышными грядами.
— Эх, как работает! — восхитился Ян Невидла, помогавший Василию Петровичу.
Оба только что выворотили из земли огромный пень. Он лежал на молодой траве, как диковинное, мрачное ископаемое, задрав вверх обрубленные, толстые корни.
Ян Невидла громко удивлялся:
— Молодая барышня из Москвы, столичная девица… и вот приехала в лес!
Яна бесконечно изумляло, что Милица, дочь московского профессора, «столичная барышня», руководствуясь только порывом своего сердца, приехала в Кленовый дол, на тяжелую физическую работу. То же самое можно было сказать и о других девушках и юношах из отряда московских студентов-лесников: они ведь ясно понимали, что в Кленовом доле придется жить в трудных условиях лесного бивуака — и все же приехали. Да и все другие девушки и юноши — школьники старших классов, рабочие, студенты, служащие, — ведь они также посвятили свой летний отдых восстановлению Кленовска, где никогда не жили и, наверное, не будут жить. Многие из этих приезжих помощников-добровольцев никогда не стояли на строительных лесах, — и удивительно: они смело берутся за незнакомое дело, становятся каменщиками, плотниками, штукатурами. Учиться этому придется напряженно, в сжатые сроки, работать много, а спать в палатках и питаться, конечно, хуже, чем дома, когда суп тебе сварит мать или сестра. И многих удовольствий, которые любит молодежь, в Кленовске, понятно, не найдешь, — и все-таки, смотрите, добрые люди: как весела и довольна эта молодежь, которая словно ищет трудностей, чтобы преодолевать их!
— Я ничего подобного никогда не видел, Василий Петрович! Я не знал, что так можно помогать, что такие дела бывают на свете!
— Это, сынок, коммунистические дела, и они у нас в Советском Союзе в характере людей, в обычае.
— Когда я буду в моей Ческо-Словенско, я много-много буду рассказывать… вот и об этом, как люди умеют творить помощь, буду рассказывать старым и молодым!
Вечером в Кленовом доле, казалось, воздух дрожал от шума, смеха и песен. И все та же молодежь, что день-деньской работала на корчевке, на лесном тракторе, на строительных площадках и на бетоне, вечером часами отплясывала на зеленом ковре Кленового дола. Любители музыки привезли с собой баяны, мандолины, балалайки.
Кленовый дол стоял обугленный, голый, и даже нежная зелень его кустов и трав не могла скрыть мрачной картины запустения. Но будущее уже работало и шумело вокруг, и не было в мире силы, которая могла бы заглушить этот зеленый шум возрождающейся жизни.
Студенты-лесники жили в Кленовом доле только седьмой день, а все горожане уже так привыкли к ним, что называли их «наши лесники», а Милицу Сергеевну Терехову называли запросто «наша Милица» или, с оттенком нежной иронии, «предводительница».
Утром тридцать первого мая кленовские мальчишки, жители улиц, выходящих к Московскому, или Восточному тракту, хором закричали:
— Лес едет! Лес едет!
С Московского тракта ехали грузовики, полные саженцев. Свешиваясь через борта машин, зеленые навесы молодой листвы, колыхаясь, плыли над улицами. Нежные, мелкие листья молодых кленов, березок, лип, буков, ясеней, еще блестя после обильного дождя, прошедшего на рассвете, дышали ароматной свежестью лесной тени и тишины.
На одной из машин, обняв руками целый выводок молодых кленов и березок, стояла Милица Терехова. Ее рассыпавшиеся по спине каштановые волосы вились по ветру. Матовое строгое лицо горело жарким румянцем, а молодые деревца, раскачиваясь легкими кронами, казалось, льнули к Милице, будто она была сама весна, переселявшая их из лесной тишины на обожженную землю Кленового дола.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
КОНЦЫ И НАЧАЛА
Милица объявила всему полотняному городку в Кленовом доле, что после первой удачной посадки около тысячи деревьев она твердо решила провести лесонасаждение и в июне.
— Синоптики обещают, что в нашей местности в июне будет много осадков, и, значит, деревца мы посадим в мягкую, влажную землю.
В ближайшее же воскресенье в Кленовом доле опять закипела работа. Всюду, куда хватал глаз, двигались люди, всюду мелькали загорелые лица и руки; в утреннем воздухе голоса звучали чисто и певуче, а в разных местах уже и напевали, — так легко и хорошо дышалось всем в это солнечное утро, влажноватое после ночного дождя. Мягкий ветерок раскачивал недавно посаженные деревца. Звездно-лопастные листья молодых кленов, сердцевидные листочки липок, белые глянцевитые стволы березок с нежнозелеными, яйцевидно-ромбическими листочками и пушистыми сережками, молодые дубки с их темноватой округло-лопастной листвой, ильмы, покрытые пучками зеленых овалов, пепельно-серые стволы осинок с их бледноватой листвой — все эти деревца-переселенцы, словно в игре отбежавшие друг от дружки на равное расстояние, виделись Соне с пронзительной ясностью, каждое на отличку, неповторимое, любопытное и как бы безмолвно обещающее всем многие радости.
— Чему ты так загадочно усмехаешься, Сонечка? — пошутил Пластунов, вонзая лопату в рыхлую после тракторного плуга лесную землю. Ему с Соней задано было Милицей выкопать в шахматном порядке несколько ям для сегодняшней посадки.
Соня пригладила распустившиеся по ветру волосы и окинула взглядом прозрачно-зеленые, сквозистые стены молодого Кленового дола.
— Знаешь, Дмитрий, как удивительно думать, что мы своими руками создаем наш Кленовый дол… Все теперь в его жизни нами будет определено и назначено…
— Да, это правда. Я не видел прежнего Кленового дола, но этот, новый, будет представлять собой не только иную картину, но и новое отношение к нему.
— Ты тоже думал об этом? — живо вскинулась Соня. — Вот, например, мы говорили: «Кленовый дол, Кленовый дол», — а сейчас, создавая его собственными руками, мы уже видим его шире и ярче. Самое главное, что наш милый дол не только кленовый! Милица мне разъяснила, что наш остролистный клен — очень ценная порода, но расти и развиваться он может только в качестве спутника дуба и ясеня. Клен наряднее многих деревьев, особенно осенью, — может быть, потому мы, видя его таким нарядным, и считали, что наш зеленый пояс идет только от клена.
— Это тебя все Милица просвещает, Сонечка?
— Да! Она удивительно интересно и живо рассказывает о лесах, о деревьях и каждое любит не только на цвет и взгляд, а за его пользу и ценность для человека. Взять, например, клен. Знаешь ты, что клен — поющее дерево?
— Каким же образом?
— Очень ясно: древесина клена идет на изготовление духовых инструментов! Но, впрочем, она идет также и на мебель, на изготовление деревянных частей машин и… орудий! Правда, интересно?
— Да, очень, — подтвердил Пластунов, любуясь ее оживленным лицом.