Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— А знаешь, почему Милица запретила трогать многие кленовые пни? Потому что клен обладает прекрасной способностью возобновляться порослью от пней… В новом Кленовом доле мы посадим много берез, осин, — почему?
Соня с силой выбросила несколько лопат влажноватой земли и продолжала все с тем же увлечением:
— На пожарищах береза и осина являются первыми жителями, быстро принимаются, очень устойчивы, обильно цветут весной. Знаешь, сколько семян дает береза? До девяноста миллионов штук с одного гектара!
— Здорово! Сколько же березовых семян рассеет потом ветер… А ты, я вижу, всерьез увлеклась лесом, моя Сонечка!
— Знаешь, Милица всегда носит с собой книжечку, где у нее записаны многие высказывания Мичурина. Вчера она мне показала такую запись: «Человек может и должен создавать новые формы растений лучше природы».
— Да, простые и гениально-дерзновенные слова.
— «Лучше природы»! — повторила Соня и указала на молодые деревца, ярко освещенные солнцем и трепещущие легкими, изумрудно сверкающими листьями: — Ну разве может природа рассадить деревья вот такой семьей, как эта? Ах, Митя, если бы не война, я поступила бы в лесной институт!
— А твоя музыка? А консерватория?
— Музыка и здесь, вот в этой листве, правда? Да, впрочем, — Соня задорно подняла голову, — я могла бы одновременно учиться и в консерватории и в лесном институте!
— Горячая ты моя головушка!
Пластунов воровато оглянулся, быстро обнял Соню и крепко поцеловал в губы.
Как ни в чем не бывало, Соня отошла в сторонку и, охватив пальцами тонкий ствол клена, осторожно подергала деревце.
— Пробую, плотно ли посадила… Хорошо! — деловито крикнула, увидя проходящих мимо людей.
Дмитрию Никитичу захотелось опять схватить ее в объятия, — столько в ней было бесконечно милого лукавства, ума и нежности. Счастье было не только в том, что Соня любила его, а и в том, что он все ближе узнавал ее духовный мир и радостно отдавался его чистому и глубокому очарованию. Теперь ему совсем не казалось, что Соня похожа на покойную Елену Борисовну, — Соня и не могла ни на кого походить: она была сама по себе, и все в ней было особенное, неповторимое. Ей были близки и дороги все дела его и заботы. С безграничной щедростью, сама того не замечая, Соня дарила ему счастье, и все, что день за днем открывалось ему в ней, предсказывало, какое счастье ожидает его, когда Соня войдет в его дом. Она значила для него так неизмеримо много, что у него не хватило бы слов, чтобы все это выразить.
— Митя! — шепотом позвала Соня. — Посмотри-ка на эту пару!
— А! Конь и трепетная лань! — засмеялся Пластунов, весело кивая навстречу Соколову и Назарьеву, которые направлялись в их сторону.
— Видали энтузиаста? — указывая на Николая Петровича, крикнул Соколов. — Уже выполнил свое задание и вот идет в штаб, желает получить новое!
— Действительно, очень приятная работа… Свежий воздух и этот зеленый мир… — и Николай Петрович с мягкой улыбкой обвел рукой вокруг.
— Зеленый мир… — повторил Пластунов. — Это вы правильно сказали, дорогой директор. Но… ведь это «отвлечение сил», а?
Глаза Пластунова смеялись.
Николай Петрович только смущенно отвернулся в сторону и, не без лихости вскинув лопату на плечо, быстро зашагал через вспаханную вырубку к лесному штабу.
Соколов, провожая Назарьева довольным взглядом, восторженно и громко расхохотался:
— Дела-то какие, товарищи, а?
— Эта картина — уже сверхисполнение вашей мечты, Владимир Николаич, — сказал Пластунов. — Вы планировали посадки в Кленовом доле на послевоенную пятилетку, а посадки — уже тут как тут!
— Чудесные ребята! — с сияющим лицом отозвался Соколов и начал оживленно рассказывать о ближайших планах «московских лесников»: — «Мало, — говорят они, — посадить, надо еще сохранить!» — так любят они повторять, а «предводительница» очень строго сказала, что, пока они все здесь, ни одному деревцу не дадут пропасть.
Ольга Петровна взяла новое деревце, опустила его в гнездо, стала забрасывать корни мягкой землей и с задумчивой улыбкой засмотрелась вверх.
— Что вы нашли там, Ольга Петровна? — заинтересовалась Маня.
— Погляди, Манечка, на самую верхушку этой липки: видишь, там один листочек… смотри, как крепко он стоит вверху, как крошечное сердце.
— Да, очень похоже, — согласилась Маня, глядя вверх и щурясь от солнца.
Некоторое время Ольга Петровна еще смотрела на верхушку деревца, на сердцевидный листочек, который, как литой, острием своим, казалось, вонзился в июньское, золотисто-голубое небо. Белое облачко летело куда-то в бескрайную даль, а над головой, звонко чирикая, летала какая-то любопытная птица, словно проверяя, насколько благоприятно для нее все происходящее здесь.
— Вот уже одна есть! — сказала подошедшая Ксения Саввишна, следя взглядом за воздушной гостьей. — Ишь, как кружит, может быть уже гнездо себе присматривает… Как же лесу быть без птиц? Оленька, ты что-то потемнела, что с тобой?
— Право, ничего, Ксеня.
— Да уж я и то думаю: время идет и все залечивает помаленьку.
Ольга Петровна задумчиво покачала головой.
— Разве только время все залечивает? Нет. Я думаю: куда бы я делась, если бы не работа? С тоски бы умерла!
Громкий и недовольный голос Милицы прервал ее слова.
— Нет, товарищи, не утруждайте себя! — говорила Милица.
Она шла своим ровным, спортсменским шагом, стараясь поскорее оставить позади корреспондентов областной газеты и «Кленовской правды».
— Не дам я вам, товарищи, никаких интервью. Можете описывать картину, которую вы видите, а я вам ничего говорить не буду. Впрочем, — Милица усмехнулась, — я могу вам дать интервью, но не раньше чем через месяц.
— Через месяц?!
— Милица Сергеевна, помилуйте! Почему же только через месяц?