Родная кровь
Шрифт:
Федотов поздоровался и, когда телега съехала на берег, вошел на паром и положил свой мешок на палубу.
Женщина стояла к нему спиной, облокотившись о перила, и смотрела на воду у борта парома.
– Подождем немножко, - сказала она, не оборачиваясь.
– Еще кто подъедет.
– Ты как: мужу помогаешь? Или сама за начальника переправы?
– спросил Федотов.
– Сама.
– А муж есть?
– Не знаю. Был.
– На фронте?
– Не знаю. Все может быть.
– Теперь бывает. Не знают сами, замужние или вдовые.
– Твоя не
– Моя незамужняя, - усмехнулся Федотов.
– До войны все некогда было, а в войну жениться как-то ни к чему. Вдов и так хватает.
– Ты что, артиллерист?
– спросила женщина, не оборачиваясь.
– Это почему же такая резолюция?
– Так. По форме. Такая, похожая.
– Танкист, - сказал Федотов.
– А-а... А ты фашистов видел?
– В живом состоянии мало. А что?
– Да так. Все понять не могу. Жили мы как все люди. И вдруг просыпаемся - нас бомбят, с воздуха бьют как попало. Мы с детьми бежали, с узлами, со стариками, а нас еще на мосту старались убить. И ни одного человека мы так и не видели. Никак не могу понять. Потом мы на грузовике, на поездах разных, на пароходе все ехали, и все казалось, что они за нами гонятся. От самого Балтийского моря вот куда добежали.
– Сами из Прибалтики, значит?
– Ну да... А ты убил хоть одного?
– Если б их не убивать, они бы и тут давно были, у тебя на переправе. Вот бы нагляделась тогда, какие они бывают.
– Нет, теперь я стала верить, что они сюда не дойдут. А отчего у тебя на щеке пятно?
– Где?
– Ну, на правой щеке.
Привалившись грудью к перилам, она все смотрела вниз на воду, ни разу не обернувшись.
– Забавное дело получается, - удивился Федотов.
– На меня даже не поглядела, а все спрашиваешь.
– Глянула, значит. Ожог это?
– Ожог. А как ты не глядя видишь? Чудная, честное слово.
Две телеги, съехав под горку, шагом въехали одна за другой на паром.
Женщина поздоровалась с паромщицей и насмешливо сказала:
– Солдата себе в помощники подобрала? Это хорошо!
Федотов взялся за канат, паром туго сдвинулся с места, вода зажурчала у бортов. На том берегу женщина опять оторвала талончики и получила деньги. Федотов тоже заплатил за себя. Телеги уехали.
– Ну что ж ты? Сходи, - сказала женщина.
– Да не знаю уж, не раздумал ли я?
– Сходи, не дури.
– Да ведь мы не договорили. Как это ты на человека не глядишь, а видишь?
– Поживи так вот два года тут, в лесу, тоже научишься... В городе людей много, и все мне казались похожие, поглядел и забыл.
– А в лесу как?
– Не так. Посмотришь на человека, и потом долго его видишь... если хочешь. Уж он ушел, а ты его разглядываешь, какой он... Все-таки не так скучно.
– Факт, что чудная, - убежденно решил Федотов.
С другого берега закричали паром.
– Ну, сходи, - сухо сказала женщина и взялась за канат.
– Сходи живо, а то на тот берег увезу, там и останешься.
Федотов, беззаботно посвистывая, взялся за канат и начал тянуть. Молча они переехали на ту сторону, перевезли вдвоем пассажиров
Переехав в шестой раз, Федотов наконец подобрал с досок палубы мешок, вскинул на плечо и попрощался.
– Пожалуй, мне пора, до деревни километров двенадцать, как раз дойду засветло.
Он поднялся на пригорок, шагая без дороги, по усыпанному пестрой листвою откосу, поросшему дубами и березами, потом вышел на вершинку и зашагал по дороге, мягкими извивами уходящей в поля.
Еще несколько раз со все большими промежутками паром, лениво плескаясь бортами в тихой воде, переплывал речку. Дорога обезлюдела, и в сумерках стих ветер. Деревья на склонах оврага перестали шуршать сохнущей, желтой листвой. Только с середины речки, когда открывалось ее устье у впадения в Волгу, на той стороне большой реки виден был еще освещенный заходящим солнцем луговой берег.
После долгого перерыва собралось трое пешеходов. Женщина привычно налегла на канат, паром двинулся, и она увидела, что на той стороне сидит танкист на пригорочке и курит.
– Ты что ж тут сидишь?
– спросила она сердито, когда ушли люди.
– Да похоже, что раздумал сегодня в деревню. Завтра поспею. Мне это место понравилось.
– Так и будешь сидеть как пень?
– Точно. Вот тут у березы я себе поставлю дом. И вот с этого боку крылечко. И буду на приступочке сидеть и смотреть, как ты паром тянешь. Вот только война кончится, я сразу прямо сюда приду.
– Приходи, - сказала женщина.
– Так приходить?
– Приходи.
– А куда ты уходишь?
– Кончила работать, домой иду. А ты куда?
– А так, за тобой.
– Заходи, коли хочешь ребят поглядеть.
Они вошли в избу паромщика, построенную давным-давно у перевоза, и он сразу увидел троих рыжих ребят: двух мальчиков и девочку. Старшему было лет восемь, а другие двое были совсем малыши, года по четыре, наверное.
Вокруг рубленые, щелястые стены, не на чем глазу остановиться, бедность самая голая, уж сразу видно.
Не обращая на него внимания, женщина достала из кармана деньги, пересчитала, что-то не сошлось, и она оторвала и бросила в печь еще один талончик.
– А я было думал, ты шутишь насчет ребят, - сказал солдат, все еще стоя в дверях.
– Неужели правда твои?
Не отвечая, женщина мягким округлым движением сбросила с головы платок. Действительно, волосы у нее, как и у всех ребят, были цвета потемневшей бронзы.
Облупленная русская печь топилась трескучим хворостом. Старший мальчик подкладывал прутики, сосредоточенно глядя в огонь. Двое других сидели за столом с ложками в кулаках в ожидании. Стол был аккуратно накрыт газетой, вообще все было как в порядочном хозяйстве, хотя вся посуда была только глиняные мисочки да ложки, соль в консервной банке. Красивый нож с роговой ручкой лежал посредине, чтобы все могли пользоваться им по очереди.