Родная страна
Шрифт:
Копы разводили нас по клеткам, строго следуя инструкциям, поступающим с экранов упрочненных, тактических карманных компьютеров. По-моему, тактические модели — самое скучное направление современной технической моды. Некоторых пленников запихивали в битком набитые клетки, другие же оказывались чуть ли не в одиночестве. Несколько клеток стояли пустыми. Трудно сказать, каков был алгоритм нашего распределения, но его создателям явно не откажешь в чувстве юмора.
Я очутился в полупустой клетке и порадовался, что руки у меня скованы впереди, потому что сумел наконец отлить мочу, которая уже несколько
В следующие несколько часов клетка заполнилась. Да-да, часов, вы не ослышались. Время потекло дальше. Кажется, мы проторчали тут целый день, хотя трудно сказать, ведь дневной свет сюда не пробивался, а часы и мобильники у всех отобрали. Я познакомился кое с кем из своих соседей. Один парень попробовал включить «народный микрофон» и произнес небольшую речь о том, какая это подлость — держать нас за решеткой, а заодно призвал копов соблюдать закон и разрешить нам положенные телефонные звонки, накормить и дать воды. Из других клеток ему ответили аплодисментами, а полицейские сделали вид, будто не слышат.
Время текло, как липкая патока.
В тюрьму то вводили новых пленников, то выводили, и это тянулось так долго, что я перестал обращать внимание. Я проголодался, хотелось пить, унитаз переполнился и мерзко вонял, из него сочилась тошнотворная химическая жижа, из-за которой свободного места в камере стало еще меньше. Через какое-то время я заметил, что вокруг стало тише и просторнее. Уходило больше народу, чем приходило. И они уже не возвращались. Значит, куда-то их все-таки уводят, возможно, разрешают позвонить по телефону и встретиться с адвокатом.
Наконец пришли и за мной. Копов было двое. Один разрезал мне пластиковые стяжки на ногах, чтобы я мог идти. Проходя по коридору, я заметил, что почти все ближние к выходу клетки стоят пустые. Внутри шевельнулась надежда, вспыхнула искрой где-то в животе среди голодного урчания и липкой жажды.
Мы пришли в ту же контору, где меня обыскивали. Женщина-полицейский, немолодая чернокожая, снова сняла у меня отпечатки пальцев, всмотрелась в экран, что-то напечатала, ничего мне не сказала. Это и к лучшему, потому что я постоянно забывал, что не должен говорить ничего, кроме одной фразы: «Я требую присутствия адвоката».
Она кивнула своим подчиненным, те взяли меня под руки, повели к двери и вытолкнули наружу. Я очутился под холодным серым небом, под моросящим дождичком. На другой стороне улицы стояли тысячи демонстрантов с плакатами и что-то скандировали. Полицейские подвели меня к обочине и отпустили.
— Свободен, — сказал один.
— Чего? — не понял я.
— Иди, — сказал другой. — Свободен.
— А как же обвинения?
— Какие еще обвинения? Хочешь, чтобы мы тебя в чем-нибудь обвинили?
После всего пережитого меня просто отпускают на все четыре стороны. В глубине души мне хотелось воскликнуть: «Нет уж, предъявите мне обвинения, как положено. Иначе какого черта вы меня держали? Это что, незаконный арест?»
Демонстранты по ту сторону улицы были страшно злы. Теперь я понимал почему.
— Какая же хрень тут у вас творится, — с чувством произнес
Лица копов мгновенно замкнулись. Но я стоял на месте. Было страшно до чертиков, но я стоял. Пусть меня хватают, пусть заковывают в цепи, арестовывают, сажают в тюрьму, пытают водой, пусть тащат в суд, признают виновным, приговорят к пожизненному заключению. Все это чертова хрень, и я имел полное право заявить так.
Мы впились друг в друга взглядами, как псы, готовые подраться. На той стороне улицы стало тише, потом люди опять зашумели. Краем глаза я заметил, что многие достают камеры и перемещаются ближе ко мне. Копы, наверно, тоже их заметили. Один из них повернулся и зашагал прочь. За ним ушел и второй.
Меня трясло, кулаки сжались так, что ногти до крови вонзились в ладони.
Демонстранты похлопали меня по спине. Кажется, они сообразили, чего мне сейчас больше всего хочется. Передо мной вырос накрытый стол — кто-то догадался принести чуть ли не тонну еды. Чечевица, рис, сэндвичи с джемом и арахисовой пастой, горячая пицца. Человек пять спросили, есть ли у меня деньги на проезд до дома и не нужно ли показать меня врачу.
Я сел на обочину среди галдящей толпы и уплел примерно десять тысяч калорий. Жевал как заведенный и остановился, только когда кончилась еда. Потом встал, отряхнул грязь с одежды и побрел домой. Как я туда добрался, не помню.
Глава 14
На пороге меня встретили папа и мама. На них лица не было. Я попытался обратить все в шутку:
— Пора бы уже и привыкнуть.
Но на последних словах мой голос дрогнул, и они стиснули меня в крепких объятиях. Они давно догадались, куда я подевался, а потом позвонили на мой номер. Там ответила Далия. Она подтвердила догадку и рассказала обо всем, что случилось в автобусе. Мама с папой залезли в кредиты и наняли адвоката, чтобы он выяснил у полиции мою судьбу. Однако адвокат оказался одним из многих сотен занимавшихся подобными делами, и родители не догадывались, что меня выпустили, пока я сам не приковылял к дверям.
Я уже лет сто мечтал принять душ. Тысячу лет мечтал выспаться. Но первым делом хотел отыскать Энджи.
— Она вернулась домой десять часов назад, — сообщила мама. — Но, по словам ее матери, сразу отправилась на птицеферму.
Этим изящным словом журналисты окрестили место, где нас всех держали. Оно находилось на юге Сан-Франциско. На снимках, начавших появляться в сети, эти ряды клетушек и впрямь напоминали гигантский курятник.
Наверняка Энджи встречала меня у ворот, а я не разглядел ее в толпе. Как, черт возьми, люди жили до появления мобильных телефонов?
— Можно позвонить с твоего телефона?
Мама протянула мне его, и добрую пару минут я отыскивал в затуманенном мозгу номер Энджи — он уже много лет стоял у меня под номером 1 в списке быстрого набора.
— Вы что-нибудь слышали о нем? — спросила она, едва сняв трубку.
— Типа того, — ответил я.
— Где ты пропадаешь?
— Дома.
— И что ты там делаешь?
— Собираюсь впасть в эстивацию, — отозвался я. Эстивация — самое подходящее слово, оно означает «спячка», то есть «продолжительное состояние бездеятельности или сна». Именно то, о чем я мечтаю.