«Родного неба милый свет...»
Шрифт:
В марте приехал в Москву Павел Первый, но торжественного въезда и коронации не было еще дня три. Он жил в Петровском дворце и неофициально разъезжал по городу, появляясь в самых неожиданных местах. Полицмейстер Эртель сбился с ног, наводя в Москве порядок.
Однажды в пансионе во время обеда распахнулись двери столовой, вбежал старший надзиратель и крикнул не своим голосом: «Встать!» Недоумевающие ученики с шумом поднялись. Вошли трое военных в треуголках и походных мундирах. Один из них — небольшого роста, курносый, с холодным и строгим лицом — прошел между столов, близко глядя в лица воспитанников, потом надвинул шляпу на глаза и вышел, сильно стуча ботфортами. Офицеры и надзиратели побежали за ним. Двери закрылись. Это был новый император. Его посещение продлилось всего несколько секунд.
…Пансионеры с нетерпением ожидали
Был май. Погода стояла на редкость теплая, ясная, деревья уже зазеленели.
В один из погожих дней Варвара Афанасьевна повезла Жуковского к Симонову монастырю, возле которого находился тот знаменитый пруд, где утопилась героиня повести Карамзина «Бедная Лиза». Взяли с собой и книгу, изданную в 1796 году. Жуковский раскрыл ее по дороге и перечитал под гравюрой, изображающей монастырь и пруд, уже знакомую подпись: «В нескольких саженях от стен Симонова монастыря, по Кожуховской дороге, есть старинный пруд, окруженный деревами. Пылкое воображение читателей видит утопающую в нем бедную Лизу; и на каждом почти из оных дерев любопытные посетители на разных языках изобразили чувства своего сострадания к несчастной красавице и уважения к сочинителю ее повести».
С тех пор как «Бедная Лиза» была впервые напечатана в «Московском журнале» за 1792 год, Симонов монастырь стал для москвичей излюбленным местом прогулок. Их привлекала сюда героиня литературного произведения и мало кто из гуляющих здесь помнил тогда, что в полуверсте от монастыря — в Старом Симонове, — в церкви Рождества Богородицы, покоятся останки исторических лиц, героев Куликовской битвы Александра Пересвета и Родиона Осляби.
Карамзин в своей повести изобразил пейзаж, открывающийся от монастырских стен: «Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густо-зеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов. На другой стороне реки видна дубовая роща, подле которой пасутся многочисленные стада… Подалее, в густой зелени древних вязов, блистает златоглавый Данилов монастырь; еще далее, почти на краю горизонта, синеются Воробьевы горы. На левой же стороне видны обширные, хлебом покрытые поля, лесочки, три или четыре деревеньки и вдали село Коломенское с высоким дворцом своим».
Поднявшись к стенам монастыря, Жуковский действительно увидел справа, верстах в двух, почти всю Москву. Вблизи, в дубовой роще, бродили коровы. Пела малиновка. Маленький круглый пруд по берегам был сильно заболочен. Жуковский прислонился к дереву и долго с восхищением любовался Москвой: такая панорама открылась перед ним впервые.
…Вечером Вася принялся сочинять стихотворение. Он вывел крупными буквами название — «Майское утро» и задумался…
Стихотворение получилось ученически-робким, но все же в нем отразились и радостное впечатление от весенней прогулки, и горестные размышления о гибели героини литературного произведения. В нем, невольно подражая слогу Державина, сделал он вариацию на тему стихотворения Дмитриева «Прохожий и горлица», которое неоднократно цитировал на уроках Баккаревич. Юный поэт попытался в этом стихотворении высказать и то новое и мрачно-тревожное, что вычитал он из русских переделок Юнга — философию отрицания жизни, отрадного покоя смерти. Стихотворение, как это часто бывало у сентименталистов, сделал он безрифменным.
Жизнь неожиданно подкрепила это грустное, хотя и напускное в какой-то степени, расположение духа четырнадцатилетнего стихотворца: вскоре после поездки к Симонову монастырю скончалась Варвара Афанасьевна Юшкова, которая с молодых лет страдала туберкулезом легких. Жуковский всю жизнь вспоминал ее с благодарностью и спустя более чем полвека писал: «Когда оглянешься на жизнь тех, которые были наши спутники и хранители в нашем детстве, как много трагического напомнится нам в судьбе их!.. Ей было только 28 лет, когда она кончила жизнь свою; она имела много гениальности; и как много вытерпела в эти немногие годы жизни. Я был ничтожный 14-летний мальчишка, когда ее не стало. И часто, когда думаю об ней, мне становится жаль, что мы не пожили друг с другом».
В грустном настроении приехал Жуковский в Мишенское на первые свои каникулы. Невеселы были и девочки — дочери Юшковой. Овдовевший Петр Николаевич редко садился за фортепьяно — он придумывал себе дела и все ездил в дальние имения, в Белев, Тулу.
Жуковский стал жить во флигеле, в бывшей классной комнате. Он попросил Марью Григорьевну сделать здесь простые сосновые полки: решил составлять свою библиотеку, которой положил начало несколькими привезенными из Москвы книгами — две-три подарил Антонский, кое-что купила Васе Варвара Афанасьевна. Главное, у него были двухтомные «Ночи» Юнга, изданные Типографической компанией Новикова. Поэма была переведена прозой литератором А. М. Кутузовым. [38]
38
«Плач Эдуарда Юнга, или Нощные размышления о жизни, смерти и бессмертии». Части I–II. М., 1785 г.
«Ночи» — так кратко называли прославившуюся во всей Европе поэму Юнга, состоящую из девяти частей и содержащую пространные рассуждения о непрочности, мимолетности земного существования человека и о бессмертии души, которое, по мнению поэта, одно лишь и оправдывает жизнь страданий и скорбей. По сути дела, это было нечто вроде длинной, в десять тысяч строк, проповеди, но Юнг был талантливый поэт: его стихи полны глубокого лиризма и мрачной страсти. Поэма Юнга долгое время была любимым чтением образованных людей Европы, так как он во время господства в поэзии сухой рассудочности стал говорить из глубины своего сердца, естественно и человечно.
Юнг положил начало и так много повлиявшей на развитие лирической поэзии теме «прогулок на кладбище», ставшей излюбленной и у русских сентименталистов, которые много раз переводили и переделывали творение Юнга и целиком, и в отрывках. Эта тема, сама по себе печальная, давала все-таки простор размышлениям о смысле человеческой жизни, направляла читателя на добрые чувства.
Тема «размышлений на кладбище» в русской поэзии пересеклась с двумя другими: мрачными и возвышенными фантасмагориями Джеймса Макферсона — его «Поэмами Оссиана» с битвами, ночными дикими пейзажами, привидениями, скальдами, поющими о былом, — и с философией Жан-Жака Руссо, отрицающей лживую цивилизацию богатых и восхваляющей «естественного» человека, живущего среди природы. С шестидесятых годов XVIII века эта тройственная тема медленно входила в русскую поэзию и способствовала рождению романтической лирики. Она влияла на Хераскова и Державина, а Карамзин уже почти целиком верен ей в стихах и прозе. Вокруг Карамзина — целый сонм подражателей, но они прогрессивную в своей основе тему разрабатывают по большей части поверхностно, неоригинально, напирая главным образом на «чувствительность».