Рога
Шрифт:
«Я все еще в больнице, — сказал Терри. — Честно говоря, я больше беспокоюсь за тебя, чем за Веру. Никто не знает, куда ты подевался, и ты не отвечаешь на долбаный телефон. Я заглянул в вашу квартиру. Гленна сказала, что с прошлой ночи так тебя и не видела. Вы с ней что, поцапались? Она выглядит довольно скучно. — Терри помолчал, а когда заговорил снова, слова звучали так, словно были обдуманы и подобраны с какой-то неестественной тщательностью. — Я знаю, что со времени, как вернулся домой, мы с тобой говорили, но я не помню, договорились ли о чем-нибудь. Не знаю, и все тут. С моей головой что-то не в порядке. Получив это сообщение, позвони мне. Сообщи, где ты находишься». Иг думал, что это все, что Терри повесит трубку, но вместо этого послышался неровный прерывистый
Каждый из огарков бросал на искривленный кирпичный потолок отдельную тень, так что над Игом столпились шесть безликих дьяволов, плакальщиков в черном, собравшихся над чьим-то гробом Они раскачивались из стороны в сторону в такт только им и слышному похоронному пению.
Иг пожевал свою бородку, все еще беспокоясь о Гленне, гадая, не станет ли Ли Турно искать его сегодня у Гленны, ведь тогда он к ней зайдет. Но ее телефон оказался включен на автоответчик: пожалуйста, оставьте сообщение после сигнала. А какие тут могут быть сообщения? Привет, старушка, сегодня меня дома не будет… Я не хочу возвращаться, пока не придумаю насчет этих моих рогов. Да, кстати, не соси сегодня член Ли Турно. Он плохой мальчик. Если Гленна не подходит к телефону, значит, уже спит. Она же говорила, что плохо себя чувствует. Ну и хватит тогда, забудем. Ли не станет посреди ночи ломать ей дверь топором. Он захочет устранить угрозу, исходящую от Ига, с минимальным для себя риском.
Иг поднес бутылку к губам, но оттуда ничего не вытекло. Какое-то время назад он ее опустошил, и она так и оставалась пустой. Это его вконец расстроило. Мало того что он был исключен из человеческого сообщества, так приходилось еще быть трезвым Он развернулся, чтобы отбросить бутылку, но замер, глядя в раскрытую дверцу топки.
Змеи нашли себе путь в литейную, так много, что у него перехватило дыхание. Сколько их тут, сто? Никак не меньше, в этом шевелящемся переплетении перед дверцей топки; черные змеиные глаза загадочно поблескивают в свете свечей. После секундной нерешительности он завершил бросок, и бутылка ударилась о пол прямо перед ними, брызнув во все стороны осколками стекла. В большинстве своем змеи мгновенно ускользнули, исчезнув из виду в куче кирпича и многочисленных дверных проемах. Некоторые, однако, лишь немного отступили и тут же остановились, глядя на него с явной укоризной.
Иг захлопнул дверцу топки, бросился на грязный матрас и натянул на себя не менее грязное одеяло. В его голове звучал беспорядочный шум, люди кричали на него, признавались в своих грехах, просили соизволения совершить новые, и он уже не надеялся найти сон, но сон нашел его сам, натянул на его голову черный мешок и выдавил из него остатки сознания. Шесть следующих часов он был все равно что мертвый.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Игги проснулся в топке, завернутый в старое, с пятнами от мочи одеяло. Освежающий холодок создавал впечатление силы и благополучия. В прояснившуюся после сна голову пришла неожиданная мысль, счастливейшая из его мыслей. Это ему приснилось — все это. Все, что случилось за последние сутки. Ну да, он в полном пьяном безобразии обоссал крест и Деву Марию, проклинал Бога и свою жизнь, был охвачен всепожирающей яростью — да, все это было. Но потом, когда отключилось сознание, он как-то сумел добраться сюда, в эту литейную, и вырубился. Все остальное являлось таким себе особо живым кошмаром: как он обнаружил у себя рога, как слушал одно за другим ужасные признания, что логически завершилось наихудшим из них — страшным, невозможным секретом Терри. А потом ему привиделось, что он снял инвалидное кресло с тормоза и столкнул Веру вниз по склону, зашел в конгрессменский офис и там схлестнулся с Ли Турно и Эриком Хеннити и, наконец, обосновался здесь, в этой литейной, прячась от толпы влюбленных змей в допотопной сталеплавильной печи.
Облегченно вздохнув, Иг поднес руки к вискам. Его рога были тверды как кость и исполнены неприятного лихорадочного жара. Он открыл было рот, чтобы закричать, но кто-то его опередил.
Железная дверца и искривленные кирпичные стенки приглушали звуки, но откуда-то, словно издалека, он услышал резкий болезненный крик и следом за ним хохот. Кричала девушка. Она кричала: «Ну пожалуйста!» Она кричала: «Перестань, не надо!» Иг открыл железную дверцу топки, в его голове гулко колотился пульс.
Он выбрался через люк в чистый ясный свет августовского утра. Слева, из проема, ведущего наружу, донесся еще один дрожащий крик, полный страха — или боли. На каком-то полуосознанном уровне Иг впервые заметил хрипловатую грубость кричащего голоса и понял, что кричит совсем не девушка, а парень, а голос звучит так тонко, скорее всего, от ужаса. Иг не замедлил шаги, а босиком пробежал по бетону мимо тележки, заваленной старыми, ржавыми инструментами. Он схватил с тележки лежавшее сверху, даже не посмотрев, что это такое, лишь бы не быть с пустыми руками.
Они были снаружи, на растресканном асфальте: трое в более или менее нормальной одежде и один, украшенный только пятнами грязи и белыми подштанниками, из которых он уже вырос. Этому мальчику, тощему и с длинным торсом, было, пожалуй, не больше тринадцати; все остальные были уже старшеклассники.
Один из них, мальчишка с головой, гладко выбритой, на манер электрической лампочки, сидел на почти голом мальчишке и курил сигарету. В нескольких шагах за ним находился толстый парень в безрукавке. С лицом потным и ликующим, он прыгал с ноги на ногу, тряся сиськами. Самый старший из них стоял чуть слева, держа за хвост маленького извивающегося болотного ужа. Иг узнал в этой змейке — невозможно, но правда — ту самую, которая вчера вечером не хотела от него отстать. Она изгибалась, пытаясь укусить мальчишку, но никак не могла. В другой руке этого третьего мальчишки был садовый секатор. Иг стоял в дверном проеме позади мальчишек, глядя на них с высоты в шесть футов.
— Хватит! — кричал раздетый мальчишка. Лицо его было перемазано грязью, но кое-где слезы промыли в грязи гладкие полоски розовой кожи. — Перестань, Джесси! Хватит!
Курильщик, Джесси, сидевший на мальчике, стряхнул на его лицо горячий пепел.
— Заткнись на хрен, Молофей. Хватит будет, когда я скажу «хватит».
У Молофея уже было несколько сигаретных ожогов. Иг видел на его груди три ярко-красных пятна воспаленной кожи. Джесси передвигал сигарету от одного ожога к другому, держа ее в дюйме от Молофеевой кожи. Тлеющий уголек рисовал приблизительно треугольник.
— Ты знаешь, почему я выжег треугольник? — спросил Джесси. — Так нацисты метили пидоров. Вот такая будет твоя метка. Я бы изобразил чего повеселее, если бы ты не вопил как резаный. И к тому же у тебя изо рта воняет, как грязным членом.
— Ха-ха-ха! — рассмеялся толстый мальчишка. — Ну и шутник же ты, Джесси.
— У меня тут есть лучшее средство избавиться от этой вони, — сказал мальчишка со змейкой. — Нечто, чем можно отмыть твой рот.
Говоря, он раздвинул лезвия секатора, вложил между ними голову ужа и, действуя одной рукой, отхватил ей голову. Ромбовидная головка упала на асфальт с жестким звуком, похожим на звук падения резинового шарика. Туловище змейки извивалось и дергалось, но постепенно, после многих судорожных рывков, совершенно распрямилось.
— Бона! — крикнул Жирный, прыгая с ноги на ногу. — Здорово ты, Рори, гильотинировал эту суку!
Рори присел на корточки рядом с Молофеем. Из перерезанной шеи змеи быстрыми толчками выбивалась кровь.
— На, пососи, — сказал Рори, суя змею Молофею в лицо. — Тебе только и нужно, что ее пососать, и Джесси отстанет.
Джесси хохотнул и глубоко затянулся сигаретой, так что уголек на конце стал ядовито-красным.
— Хватит!— сказал Иг, не узнав свой собственный голос, глубокий гулкий голос, словно шедший из какой-то бочки, и в тог же момент сигарета во рту Джесси с яркой вспышкой взорвалась.