Рокировка Сталина. С.С.С.Р.-41 в X.X.I веке
Шрифт:
— Пан министр, — в обычно спокойном голосе президента звучало железо, — вы когда-нибудь горели в танке?
— Нет, пан президент!
— А раненным в живот вам быть не приходилось?
— Но, пан президент…
— Тогда понятно, почему вы так рветесь в бой. — Самого Коморовского такие страсти тоже миновали, но он не считал это принципиальным. — Вы готовы лично возглавить передовую роту?
— Но, пан президент…
— Что, «пан президент»? Если не готовы, будьте добры успокоиться и включить голову. Вы давно уже министр, а не душман! Панове, какие еще есть мнения?
Почему-то
— Итак, — подвел итог президент. — За пределы наших границ ни шагу. Атаки вермахта отбивать, применяя все имеющееся вооружение. С русскими стараться в конфликт не вступать. При контакте и попытках прохода на нашу территорию стараться объяснять ситуацию и просить ждать приказа из Москвы. Огня без крайней необходимости не открывать. Госпоже канцлеру я позвоню сам. Генсеку НАТО — пан генерал Клых. А вы, Радослав, — он мстительно посмотрел на Сикорского, — в течение получаса придумайте, как связаться со Сталиным.
г. Брест. Девятая погранзастава.
В. С. Нестеренко, директор ЧОП «Фрида».
Дымить в помещении не приучен с детства. Да и лейтенанту поспать надо, как он признался, третьи сутки на ногах. Вот и вышел в курилку. Задымил…
— Товарищ командир, разрешите обратиться?
Рядовой. Молоденький совсем, лет двадцать. Невысокий, крепенький, кареглазый, волосы рыжеватые, даже при короткой стрижке курчавятся. Лопоухий немного. Сразу видно, что недавно с гражданки. На все пуговицы застегнут и форма не обмятая. В глазах любопытство так и плещется.
— Обращайтесь.
— Рядовой Абрам Фридлендер! А вы правда из будущего?
Млять! Не может быть! А почему, собственно, не может? Дед же именно в этих местах войну встретил, а они с одной комендатуры. Вот с этой. Значит…
— Правда! А скажи, боец, есть у вас такой — Василий Нестеренко?
— Есть, товарищ командир. Позвать?
— Позови, если он не занят.
— Я мигом! — Он поворачивается, окидывает взглядом окрестности и громко кричит: — Васька! Иди сюда!
Один из пограничников неторопливо разворачивается к нам. Высокий, мускулистый, с хорошей фигурой. Форма сидит ладно, как будто скроена под заказ. Все верно, он на два года старше Абрама, уже послужил, пообтерся. Два треугольника в петлицах. Папироска висит на краю губы. Голубые глаза сканируют местность. Иначе не скажешь, именно сканируют.
— Ну чего тебе, малахольный, наряд захотел? Форму обращения забыл?
— Вас, товарищ сержант, товарищ командир спрашивает, — малость стушевался рядовой.
Василий меряет меня взглядом. Видно, что он еще не определился, как к нам относиться. И ко мне тоже. Вроде и командир, но ведь ни к РККА, ни к НКВД не принадлежу. С другой стороны, видел, что начальник отряда общался на равных и с начальником заставы посторонний чаи гонять не будет. Решается.
— Товарищ командир, сержант Василий Нестеренко! Прибыл по вашей просьбе!
Ишь ты! Не по приказанию, по просьбе. Ладно, не таких обламывать приходилось. Хоть ты мне и дед…
— Здравствуйте, сержант. Ты хоть знаешь, что твоя Анюта беременна?
Вся шелуха слетает мигом. Остается двадцатидвухлетний удивленный пацан.
— Как беременна? Откуда вы знаете? У меня ребенок будет? Когда?
— Сын у тебя будет. Сергей. Что, не помнишь, когда сына делал?
Начинает считать, шепча губами и сбиваясь… Нет, дед не был неграмотным. И дураком тоже. От счастья ошалел. Первым не выдерживает Абрам:
— Через семь месяцев родится. Ты два месяца как в увольнение ездил.
— Ага, правильно, — выдыхает Вася. — Это точно? Ах, ну да, вы же из будущего. Вы что, про всех знаете?
— Нет, только про вас двоих.
— Почему про нас?
— А вы мне родственники.
— Оба? Не может такого быть. Он же жид! — запоздало оглядывается, не слышит ли кто вырвавшееся слово. — Что, мы в будущем с ними породнились? Да не в жисть!
— Вы уже в курсе, что от войны чудом сбежали? Так смотрите. Оба.
Достаю заветную фотку. Они впиваются взглядом. На фотке рейхстаг. Выщербленные пулями и осколками колонны, крошево камня, какая-то перевернутая тачка. Трое солдатиков на переднем плане. Мятая, видавшая виды форма, запыленные лица. И большие надписи над их головами. Две фамилии. Два имени. Их имена и фамилии.
— Это что?
— Рейхстаг. Берлин, май сорок пятого. Победа.
— Видишь, — совсем по-мальчишески толкает Абрама мой дед. — Я выше расписался. И крупнее!
Вот он, момент истины.
— Извини, Василий, — говорю. — Ты не дошел. Погиб в сорок третьем под Конотопом. Это Абрам писал. За обоих.
Я им рассказываю все, что знаю. Долго. Подробно. Про то, как погибла застава. Как Васька тащил из окружения раненого Абрама. Как Абрам тащил через линию фронта раненого Ваську. Про их встречу в Сталинграде. Про Курскую битву. Про освобождение Киева. Про безвестную высоту под Конотопом. Про могилу у подножия той высоты. Про Варшаву. Про Берлин. Про Парад Победы. Про них…
Я рассказываю про семьи, их довоенные и послевоенные семьи.
Про беременную Анюту Нестеренко, отставшую от поезда, везущего семью в эвакуацию и мечущуюся на путях на безымянном полустанке, а потом втягиваемую ранеными бойцами в санитарный эшелон (поедешь с нами, девонька, негоже тебе немца дожидаться)… Про ту же Анюту, кормящую маленького Сережку, не отходя от станка… Про Веньку Фридлендера, брата Абрама, четырнадцатилетнего пацана, кидающего уголь в топку паровоза где-то в казахской степи под аккомпанемент подбадривающей скороговорки машиниста, ровесника первых паровозов: «Шуруй, Венька!»… И про другой паровоз, где Васькин дед, мой и его полный тезка, кричит другому пареньку: «Шуруй, Витька!»… Про мать Абрама, падающую в голодный обморок за операционным столом… Про шурина Абрама, брата еще не знакомой ему будущей жены, не взятого в армию из-за «брони», но ушедшего в ополчение и погибшего в подмосковных окопах, так и не успев сделать ни одного выстрела. Про казака Сергея Нестеренко, бросившегося с гранатой под танк…