Рокировка Сталина. С.С.С.Р.-41 в X.X.I веке

Логинов Анатолий Анатольевич

— Тогда и думать не о чем. Валим вниз. За полдня тысчонку сбросим. Завтра, если темп не потеряем, выйдем к людям. Там и разберемся, что и как Либо в Киргизию попадем, либо в Союз. Или еще куда. Сейчас, сколько ни гадай, толку — ноль.

— Поддерживаю, — сказал Усольцев. — Наталью вернете?

— Как док скажет, — махнул рукой Егор.

— Запретить не могу, — прикинул Санек, — но нежелательно. У Лешки на спине намного комфортнее и приятней. Силы больной еще пригодятся.

— Врачи во все времена — известные перестраховщики, — усмехнулся Сергей, — но не выполнять их указания себе дороже. Передаю тебя, Наталья, в жестокие руки эскулапов будущего. Хоть выспишься на скаку…

Восточная

Пруссия.

Ганс Нойнер, оберштурмфюрер СС, дивизия «Мертвая голова».

В неподвижном воздухе висели запахи сгоревшего пороха и солярки, горелого железа и тряпок, свежей крови и прелой листвы и самый паршивый из всех запахов — запах смерти. Ганс, в отсыревшей от росы и висящей в воздухе влаги одежде, невыспавшийся, хмурый и злой потрошил штык-ножом банку мясных консервов из сухпайка. Ночка и утро выдались беспокойными, поляки опять пытались прощупать оборону своими «ночными дьяволами», но сейчас вроде бы все стихло — самое время перекусить. Сидящий рядом связист молча протянул Гансу наушники. В ответ на немой вопрос мотнул головой в сторону расположения основных сил батальона. Понятно — комбат Кнохляйн. Может быть, узнал что-то новое и спешит поделиться? Продолжая грызть галету, Ганс снял каску и натянул на голову наушники.

— Как там у тебя? — голос Кнохляйна звучал как-то необычно равнодушно, словно по необходимости. Что, интересно, произошло, что Фриц так странно разговаривает? Поляки захватили Кениг?

— Да нормально все, как отбили последнюю атаку, так больше никого и не видно. Похоже, пшеки утихомирились. Даже их артиллерия замолчала.

— Угу. Scheisse! Что за ерунда со связью, опять поляки свою «свиристелку» включили? Хруст такой, что слова еле слышно!

— Это не помехи, это я галету грызть пытаюсь.

— Arschloch ты все-таки, Ганс. Потерпеть не мог, грызун? Я уже собирался связистам уши надрать за плохое состояние аппаратуры и наверх сообщать о готовящемся польском наступлении, — похоже, Фриц все-таки слегка развеселился.

— Ну так надери, лишним не будет, а я со вчерашнего дня не жрал и теперь не дают. Что сказать-то хотел?

— Двадцать седьмой полк подошел, скоро нас сменят — смотри, чтоб твои ребята по ним не врезали сгоряча. И кончай жрать, мать твою, когда с тобой командир разговаривает! — Наконец-то командир стал похож на себя, улыбнулся Ганс.

— Угу, принято. Отбой.

Отложив наушники, Ганс снова взялся за банку консервов — война войной, а кушать-то хочется! А возникающие проблемы можно решать и за едой.

— Куно! — За спиной тут же послышалось негромкое шуршание листвы. Когда шуршание смолкло, Ганс, ненадолго оторвавшись от еды, продолжил: — Обойди все взводы и предупреди, что скоро нас сменят армейцы — пусть смотрят повнимательней, чтобы под их видом польские диверсанты не пролезли.

Шуршание стало удаляться. Ганс дочистил банку, аккуратно закинул ее в специально вырытую ямку в стенке окопа. Пленные говорили, что имеющиеся у противника приборы позволяют засечь любую железяку, да и на тепло реагируют. Так что теперь окопы специально перекрывали жердями и засыпали землей, а найти валяющуюся рядом с укреплением железку стало вообще нереально.

Это не первые три дня. Ганс откинулся к стенке и, приказав радисту наблюдать за окрестностями, прикрыл глаза. Эх, какой-то Scheisskerl здорово подшутил над всем миром, и особенно над бедным Гансом и его ротой. Тогда, увидев польские пограничные знаки и самоуверенных панов, пытающихся изобразить границу на немецкой территории, Нойнер озверел и рванул в бой без размышлений, тем более что тяжелой техникой у противника и не пахло. Первая атака закончилась неожиданно быстрым разгромом слабовооруженных поляков, зато потом к ним подошло подкрепление…

В

таких боях Нойнеру еще бывать не приходилось. Повторный налет странных автожиров, теперь совершенно других, вытянутых в длину, похожих на летающих ящеров, до зубов вооруженных и, самое главное, бронированных. Ганс вспомнил, как рикошетили трассирующие пули от корпуса обстреливаемой машины. Ответный удар автожиров был страшен. Ливень ракетных снарядов, очереди крупнокалиберных пулеметов… Разбив оставшуюся технику и уполовинив роту, «драконы» улетели. Тут, надо признать, роте повезло. Поляки промедлили с атакой, видимо, долго подтягивали силы. Этого хватило, чтобы все опомнились и наступление роты поляков с полутора десятками легких танков и тремя тяжелыми встретили уже более организованно. Ганс нахмурился, вспомнив, каких потерь стоило уничтожение одного из тяжелых танков… Тогда первый раз от роты осталось не более взвода. Но поляки оказались верны своим привычкам. Получив отпор, они откатились назад, и остатки роты продвинулись еще на несколько километров, захватив небольшой городок В нем обороняться было легче, хотя бы потому, что бомбить собственное население поляки не рвались, да и артиллерию использовали ограниченно. Так тогда и продержались до прихода подкрепления…

— Идут, — прервал размышления Ганса радист. Действительно, по траншее к командному пункту двигалась группа пехотинцев во главе с гауптманом. Поздоровавшийся с Гансом гауптман удивленно посмотрел на собравшихся неподалеку от КП эсэсманов.

— Это вся ваша рота?

— Да, херр гауптман. Все, что осталось за три дня. Учтите, что поляки не любят пехотных атак и рукопашного боя. Они обстреливают позиции дальнобойной артиллерией, бомбят с реактивных самолетов, утюжат боевыми геликоптерами, бьющими по вам тучами ракетных снарядов. В атаку же идут под прикрытием легких бронированных машин с автоматическими пушками и тяжелых танков. Если первые еще можно уничтожить, то вторые малоуязвимы — поражаются только в борт, и то артиллерийским огнем. Зато, если вам удастся сойтись вплотную, им даже их автоматические карабины не помогут. Слабоваты они в коленках, камрад. Учтите это.

— Благодарю. Надеюсь, нам не придется воспользоваться вашими советами. Говорят, идут переговоры. Поэтому вас и отводят с передовой — вашу дивизию поляки называют, — капитан поморщился, но продолжил, — военными преступниками.

— Да неужели, — ничуть не удивился Нойнер. — Спасибо, херр гауптман, нам об этом уже давно известно.

— А о том, что вашего командира требуют выдать англичанам, а многих из вас — евреям, вы еще не слышали? Да и поляки требуют суда над теми, кто расстреливал пленных. Учтите, это не слухи, у меня знакомый в аппарате гауляйтера, я вчера с ним разговаривал.

— Спасибо, херр гауптман, буду знать, — теперь Ганс понял, чем был расстроен Кнохляйн. Надо же — военные преступники. И не боится же капитан «быкообразных» [28] заявлять такое ему прямо в лицо. Поистине, мир перевернулся. Verdammte Scheisse! [29]

РУВД Фальгарского района Ленинабадской области.

Ходи Кенджаев, старший сержант РКМ НКВД.

28

Эмблема 12-й пехотной дивизии, в которую входил 27-й полк — разъяренный бык.

29

Scheisse, Verdammte Scheisse — грубые немецкие ругательства, Arschloch — тоже, буквально — задница с ушами, Scheisskerl — дебил.