Роковая красавица Наталья Гончарова
Шрифт:
Князь П. А. Вяземский так характеризует обстановку: «Это новое положение, эти новые отношения мало изменили сущность дела. Молодой Геккерн продолжал в присутствии жены подчеркивать свою страсть к г-же Пушкиной. Городские сплетни возобновились, и оскорбительное внимание общества обратилось с удвоенной силою на действующих лиц драмы, происходящей на его глазах. Положение Пушкина сделалось еще мучительнее; он стал озабоченным, взволнованным, на него тяжело было смотреть. Но отношения его к жене от того не пострадали. Он сделался еще предупредительнее, еще нежнее к ней».
Приведем для сравнения описание все той же С. Н. Карамзиной вечера в доме Екатерины Мещерской (за два дня до дуэли).
«В воскресенье у
Софья Карамзина и тут не увидела за всеми переживаниями действующих лиц ничего, кроме «сентиментальной комедии». Она совершенно не поняла душевного состояния поэта, с поразительным легкомыслием высказывая свои суждения о его отношениях к Александре Николаевне. Один из пушкинистов М. Яшин так комментировал письмо Карамзиной: «С. Н. Карамзина не могла делать вывода о влюбленности Пушкина в Александрину по этому конкретному случаю. Поведение Александрины меньше всего можно назвать кокетством. С человеком, находящимся в раздражении, не кокетничают. Александрина старалась отвлечь внимание Пушкина от Дантеса». Это замечание совершенно справедливо.
В пушкиноведении давно известна версия о том, что Александра Гончарова была влюблена в Пушкина и даже якобы состояла с ним в связи. Версию эту в свое время выдумали враги Пушкина, всеми силами стремившиеся очернить поэта и его жену. И, несмотря на всю чудовищность подобного обвинения Пушкина, несмотря на совершенную недостоверность и несостоятельность приводимых «доказательств», ее долгие годы поддерживали некоторые пушкиноведы, и только за последнее время были опубликованы исследования, ее опровергающие. Но одновременно с этим появилась другая, совершенно противоположная точка зрения, утверждающая, что Александра Гончарова ненавидела Пушкина и, более того, была влюблена в Дантеса!
Опубликованные нами письма не дают никаких оснований для подобных утверждений, наоборот, их опровергают. Глубокая и нежная дружба связывала Наталью Николаевну и Александру Николаевну в течение всей их жизни.
Письма А. Н. Гончаровой нигде не говорят о ее плохом отношении к поэту. Она искренне признательна Пушкину за его заботы о ней во время болезни; через нее постоянно передаются его просьбы к Д. Н. Гончарову (о лошади и седле, о бумаге, о деньгах и т. д.); именно в ее письмах мы встречаем упоминания о детях Пушкиных. Но из этого никак нельзя сделать вывода о ее влюбленности в поэта. По-видимому, благодаря своей близости к младшей сестре Александра Николаевна больше принимала участия в семейных делах Пушкиных. Однако не настолько, чтобы приписывать ей роль хозяйки и воспитательницы детей, как говорят некоторые исследователи.
Что касается версии о влюбленности Александры Николаевны в Дантеса, появившейся в недавнее время, то она базировалась главным образом на одной фразе из ее письма от 1 декабря 1835 года, опубликованном в 1964 году. Описывая катание верхом в манеже в большой великосветской компании, она говорит и о Дантесе. В этой публикации была такая фраза: «…кавалеры: Валуев, образцовый молодой человек Дантес – кавалергард, А. Голицын – артиллерист» и т. д. Однако при внимательном исследовании подлинника оказалось, что эта фраза была
Как мы уже говорили, женитьба Дантеса не принесла улучшения во взаимоотношениях двух семейств. Наоборот, Дантес возобновил свои дерзкие ухаживания за Натальей Николаевной, не спускал с нее глаз, приглашал на танцы, от чего она не могла отказаться, не желая вызвать толки в обществе, где за ними следили сотни враждебных глаз. И Дантес, и Геккерн распространяли слухи о том, что Дантес якобы женился, чтобы спасти репутацию Натальи Николаевны, что Пушкин находится в преступной связи со своей свояченицей Александрой Николаевной. Пушкин получал анонимные письма. Слухи эти муссировались в великосветских салонах министра иностранных дел К. В. Нессельроде (его жена была ярым врагом поэта), Уварова и других, к числу которых относятся, к сожалению, и некоторые члены семьи Карамзиных…
Все это глубоко волновало поэта, он не мог вынести, чтобы имя его и его жены служило предметом гнусных сплетен. В каком состоянии он находился, мы видим из свидетельств Смирнова и Вяземского.
«Злословие, – говорит сам Пушкин, – даже без доказательств оставляет почти вечные следы. В светском уложении правдоподобие равняется правде, а быть предметом клеветы – унижает нас в собственном мнении». Накопилось ли это все постепенно или было еще какое-то неизвестное нам обстоятельство, переполнившее чашу терпения? Секундант Пушкина Данзас вспоминает: «Зная, как все эти обстоятельства были неприятны для мужа, Наталья Николаевна предлагала ему уехать с нею на время куда-нибудь из Петербурга; но Пушкин, потеряв всякое терпение, решил кончить иначе». 26 января он послал известное письмо Луи Геккерну. Вот оно:
«Барон!
Позвольте мне подвести итог тому, что произошло недавно. Поведение вашего сына было мне известно уже давно и не могло быть для меня безразличным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый вмешаться когда сочту это своевременным. Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимные письма. Я увидел, что время пришло и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь жалкую, что моя жена, удивленная такой трусостью и пошлостью, не могла удержаться от смеха, и то чувство, которое, быть может, и вызывала в ней эта великая и возвышенная страсть, угасло в презрении самом спокойном и отвращении вполне заслуженном.
Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать. Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного или так называемого сына; а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома, вы говорили, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.