Роковая женщина
Шрифт:
Алекса видела достаточно фотографий Баннермэнов, чтобы сразу узнать Сесилию и Патнэма, однако они оказались совсем не такими, как она ожидала. Как все родители — включая ее собственных — Артур говорил о них так, словно они были еще детьми. Он, конечно, знал, что это уже не так, но порой, слушая его, легко было представить, что Патнэма только что исключили из Гарварда, или что Сесилия — все еще юная девушка, переживающая трудности в школе из-за своей знаменитой фамилии.
Трудно было совместить эти смутные образы с реальными людьми на ступенях. Патнэм, например, выглядел старше, чем она ожидала, и крупнее, со сложением футболиста, позволившего себе слегка погрузнеть. Артур часто утверждал, что Патнэм «слишком пользуется своим мальчишеским
Сесилия удивляла еще больше. Вместо неуклюжей молоденькой девушки, образ которой обычно рисовал Артур, она увидела высокую женщину лет под сорок, чересчур худую для своего роста, слишком уж худую, но чрезвычайно изящную. Для Артура его дочь, возможно, так и осталась гадким утенком, но, по правде сказать, думала Алекса, она давно уже превратилась в лебедя — и, несомненно, было нечто от этой прекрасной птицы в длинной шее Сесилии, ее изящном сложении и узких заостренных пальцах. Она была тем, что «Вог» назвал бы «классической красавицей», возможно, слишком холодной и царственной на современный вкус. Сесилия могла бы показаться невозмутимой, если бы не глаза — у нее был нервный, затравленный взгляд пойманного в ловушку животного.
Крепко сбитый мужчина лет сорока, с темными волосами, в очках, выглядевший как-то неуместно среди Баннермэнов, стоял рядом с Сесилией, обняв ее за талию, словно стараясь поддержать ее. Сесилии это, казалось, не доставляло удовольствия — похоже, она готова была вырваться от него, если бы это не вызвало очевидных пересудов. Алекса догадалась, что это Мартин Букер, бывший жених Сесилии, юрист, исполнявший для семьи Баннермэнов большую часть основной работы в юридической конторе де Витта, и с которым Артур постоянно советовался.
За миг всеобщего паралича, наступившего после ее катастрофического появления, Алекса увидела этих людей с резкой, пронзительной ясностью, словно в луче прожектора. Они во многом отличались от тех, кого она себе представляла, но именно внешность мужчины, стоявшего рядом с Элинор Баннермэн вызвала приступ ноющей боли, пронзившей все ее существо.
Ничто не подготовило ее к тому ужасающему сходству между Робертом Баннермэном и его отцом. Одно и то же лицо — прекрасно очерченный прямой нос, квадратный уверенный подбородок, крупный рот, и, главное, пронзительные, васильково-синие глаза. Как у всех в семье, у Роберта были пышные, прямые светлые волосы. У Артура они стали серебряными — того оттенка серебра, что не имеет ничего общего с серым, но во всем остальном они были почти неразличимы, если не считать того, что Роберт был, конечно, стройнее и моложе. На лице его было меньше морщин, черты его резче, но Алекса представила, что она видит Артура Баннермэн а, каким он должен был быть двадцать два года назад, с той же самой забавной привычкой задирать подбородок, взирая на весь остальной мир полуприкрытыми глазами. Именно взгляд, понимала она, заставлял Артура казаться более высокомерным, даже когда он этого не хотел — хотя в случае с Робертом, подумала она, что-то в глубине его глаз заставляло предположить, что его высокомерие вполне сознательно.
Она услышала, как сзади засигналили. Саймон, который обычно любил командовать, слегка пожал плечами, чтобы показать — он не знает, как поступить. Затем пожилой мужчина в темном костюме, очевидно, какой-то слуга, подбежал к машине с паническим выражением на лице и распахнул дверцу.
— Оставьте ключи в замке, я отгоню, — выдохнул он. — Быстрее! Катафалк прямо за вами!
Она надеялась, что у нее будет минута-другая, чтобы приготовиться. Представляла себе, что осторожно припаркует машину и посидит там немного, собираясь с мужеством. Она заколебалась.
— Выходите, Христа ради! — крикнул слуга. Она поспешно выпрыгнула, сопровождаемая Саймоном, который сразу
Алекса ни на минуту не задумывалась над вопросом, будет ли Саймон сопровождать ее в церковь; она подозревала, хотя теперь слишком поздно, что он бы предпочел остаться в машине, вне поля зрения. Она также знала, что это было бы лучше и для нее. Ее статус вдовы становился еще сомнительнее в обществе Саймона. Секунду она гадала, не представить ли его как своего брата, но не было времени подготовить его к этой роли, и, в любом случае, Кортланд де Витт и Роберт знают правду. Она уже видела, как де Витт склонился, шепча что-то на ухо старой миссис Баннермэн, его длинное унылое лицо напоминало морду собаки самой нелепой породы.
Алекса услышала шорох колес по гравию. Они с Саймоном стояли прямо перед лестницей, преграждая путь — это было слишком очевидно. Собрав всю свою храбрость, она поднялась на ступени — Саймон молча двигался в фарватере — как раз вовремя, чтобы увидеть, как шестеро мужчин в темных костюмах выдвигают из катафалка тяжелый, орнаментированный гроб. Они водрузили его на плечи, затем медленно понесли по лестнице, пройдя так близко, что она могла бы дотронуться до гроба. Она видела превосходно отполированное дерево, бронзовые ручки, изящную резьбу, могла даже прочесть надпись на маленькой бронзовой табличке, выгравированную готическим шрифтом «Погребальная компания «Аврора», Аврора, штат Индиана».
Она почувствовала, как подступают слезы, и изо всех сил старалась удержать их. «Аврора» находилась не так далеко от ее дома. Она вспомнила похороны отца — убийственную жару в Иллинойсе, провожавших отца соседей — высоких, серьезных мужчин с натруженными руками, неловко чувствующих себя в выходных костюмах и жаждущих вернуться к себе на фермы сразу, как только отдадут дань уважения, их жен в цветастых платьях и шляпах, обмахивавшихся круглыми бумажными веерами, радующихся возможности вырваться из своих кухонь, хотя бы на похороны. Возле церкви стояло столько же грузовиков, сколько легковых машин, а могила была обложена дерном.
Невозможно было поверить, что в гробу, который несли братья, лежит ее отец — и не раньше, чем они на лямках опустили гроб в яму, она смирилась с его смертью. Мысль о том, что Артур Баннермэн лежит в этом гробу, обитом атласом, без сомнения, одетый в какой-то из своих темно-синих костюмов, но, конечно, не в одной из тех рубашек или галстуков, что она дарила ему — было столь же невозможно принять. Как бы ни был велик этот гроб, он казался слишком малым, чтоб вместить его.
Она знала, что он мертв, видела, в конце концов, как он умер, но сознание, что он здесь, не более, чем в нескольких шагах от нее, но недостижим для нее навсегда, приносило даже больше страха и одиночества, чем смерть отца. Ей не нужно было фрейдистских объяснений Саймона, чтобы понять — она искала в Артуре Баннермэне второго отца, и, как ни странно, нашла любовь.
Она смахнула слезы носовым платком и последовала по ступеням за гробом на виду у всей семьи. В глубине души она еще отчасти надеялась, что они ее примут, но в то же время понимала, что надежда эта напрасна. Они ничего не знали о ней — а известно им было из газет и от де Витта только лживое и дурное, хотя она знала о них гораздо больше, чем они могли себе даже представить. Артур дал ей истинный ключ к пониманию истории его семьи, и тогда до нее не дошло, что он, должно быть, имел причину так поступить, так как уже поставил перед ней определенную цель. Предчувствовал ли он свою смерть? Он никогда не говорил о здоровье и для своего возраста был исключительно крепок — но теперь ей казалось, что он решился рассказать ей так много, сколь возможно, потому что чувствовал гнет какой-то неопределенной опасности. Она обещала исполнить его замысел. Теперь, когда она была здесь, ей хотелось, чтобы она не давала этого обещания.