Роковое наследство
Шрифт:
— Господь… — Джойс поднял глаза к небу, то есть к пятнистому потолку, перебил сам себя и спросил коротко и ясно: — Сколько? Сколько вы заплатите тому, кто вам кое-что расскажет?
— Целый фунт, если информация стоит того.
— Но вы забываете, что Энн — упокой, Господи, ее душу! — была моей племянницей, а миссис Скрогг — моя сестра.
— Наша газета учтет это при оплате, — с достоинством сообщил Дьюит.
Джойс поднял откидную доску прилавка и указал на дверь в глубине лавки.
Комната, куда они вошли, была по крайней мере вдвое больше торгового зала. Кожи всех сортов заполняли ее до отказа. Там были бычьи, свиные, грубо обработанные тюленьи шкуры, телячья кожа,
Сначала внимание Дьюита приковала висевшая под стеклом над швейной машиной картина с изображением Христа-Спасителя. Затем он перевел взгляд на благочестивого хозяина, который стоял, смиренно сложив руки, с таким видом, будто молится. Внезапно Джойс заговорил с непонятной горячностью:
— Скрогг был еретик и умер как еретик! Знаете, где он теперь? Там! — И указал большим пальцем на пол. — В самом страшном аду! Туда ему и дорога!
В близко поставленных глазах шорника появился фанатический блеск. Он даже стал немного косить от ярости, и на его лице ясно отразилась его примитивная суть.
Дьюит невольно подумал, почему такая слепая вера, как у Джойса, почти всегда совпадает с ограниченностью, тогда как широта взглядов нередко приводит к цинизму. Шорник Джойс верил в Бога, рай и ад, в грехопадение и спасение людей и наверняка забивал своими идеями головы тем, кто соглашался его слушать. Он мог пригвоздить их к столбу силой своего фанатизма. Чистосердечно пытаясь улучшить мир, он только оглуплял его. Однако все свои соображения Дьюит держал при себе. Ему нужно было выпытать у Джойса побольше сведений обо всей семье Скроггов, а потому он слушал и согласно кивал, спросив только, был ли глава семьи действительно такой большой грешник.
— Он был еретик, еретик! — каркал Джойс. — Он не верил в Бога, он не соблюдал святость брачных уз, он зазнавался, он во всем находил только повод для насмешек, зато теперь… Боже, смилуйся над ним! Если бы он сдержал слово, я молился бы за него, но так — нет! Нет, нет и нет! Он не заслуживает прощения.
— А какое слово? — пытался пробиться Дьюит.
— Он часто сиживал у меня здесь — как раз на том самом месте, где вы сейчас сидите, — пьяный уже с утра, и издевался надо мной, болтая что-то непотребное, пока я честно начинал свой рабочий день и не хотел иметь ничего общего ни с его бутылкой виски, ни с мерзкими прелюбодеяниями. Я терпел, скрежеща зубами, и не мог указать ему на дверь, потому что верил… верил данному им слову! Слову, что он искупит свои грехи крупным пожертвованием церкви. Но все это было надувательство! И теперь он наказан по заслугам, воистину по заслугам! — Джойс с шумом втянул воздух через нос, и на его костлявом лице отразилось удовлетворение, хотя это лицо, несмотря на весь его комизм, оставалось грозным.
— А кому же он завещал весь свой капитал? — поинтересовался Дьюит, словно он ничего не знал о нескольких завещаниях. — И было ли там вообще, что завещать?
— А там и нечего было бы завещать — конечно, я имею в виду лишь честно заработанные деньги, — если бы не моя бедная сестра, несчастная Алиса, Господи, помоги ей. Она мучилась всю жизнь, собирая крохи, поддерживая порядок в доме и ничего не упуская из виду.
— А нечестно добытые деньги?
— На них лежит проклятие, оно уже потребовало свою первую жертву, и она не последняя.
— Что, контрабанда?
— Если бы только это! Прибрежным жителям сам Бог велел немножко погреть на этом руки, но эти бандиты совсем потеряли совесть и занимались не только контрабандой. Они ввозили не только спирт — и это можно было бы еще простить, но они не останавливались
— А кого же убивали?
— С тех пор, как он спелся с Финниганом, — Джойс не услышал заданного вопроса, — для них не осталось ничего святого. Беспробудное пьянство с утра до ночи, поношение Господа и слуг его, проститутки и карты! Как часто я старался предостеречь Скрогга, но он только смеялся надо мной и говорил, потешаясь: «Прежде чем черти уволокут меня в ад, я отпишу вам, святым братьям, треть своего имущества, и вы вызволите меня из ада своими молитвами!»
— А кому он оставил деньги?
— Да кто же может это знать наверняка! Он развлекался тем, что очень искусно натравливал всех друг на друга. Одного на всех остальных и всех сразу на одного. Чуть не каждую неделю составлял новое завещание, и все ради того, чтобы позлить своих родственников. Однажды он вдруг придумал оставить деньги клубу собаководства, а другой раз — завещать все какому-то клубу придурков в Дублине. В него принимали только тех, кто трижды разводился. А то еще какому-то горе-музыканту Невину, обретающемуся в Дрогхеде.
— Ну а кому же они достались в конце концов?
— Представьте себе, что моя сестра, которая заработала все эти деньги своим неустанным трудом, получит только половину.
— А другую половину? — невинно поинтересовался Дьюит.
— Трем дочерям. Говорят даже, что он спрятал где-то самое последнее завещание, по которому им вообще все достанется. Но Господь Всемогущий этого не допустит! Не забудьте написать в газете. В священном писании сказано: «Ни одна пылинка не упадет помимо воли Божьей». И Его воля была на то, чтобы старшая из этих трех девок погибла в петле. Она уже не раз пыталась покончить с собой другими способами, но на этот раз ей удалось.
Дьюит, который делал вид, что пишет, насторожился.
— Что? Она уже пыталась покончить с собой?
— С тех пор как заболела, что тоже не случайно, она пыталась отравиться то ядом, то газом.
«Так вот откуда записка», — подумал Дьюит. Энн написала ее, замышляя самоубийство, а кто-то спрятал записку у себя и вчера положил на стол. Такую возможность Дьюит сначала не учел. И сразу же услышал от шорника еще одну новость.
— Если бы весь капитал оставался в руках моей сестры, бедняжки Алисы, дело бы не дошло до такого позора. Но Скрогг был совершенно безответственным человеком и с детства позволял девчонкам делать все, что угодно, и все им сходило с рук. Вот они и стали тем, чем стали, — овцами, не достойными быть в стаде Господнем. Разве можно осуждать мою сестру за то, что она, тяжелобольная и почти неподвижная, предпочла уход посторонних людей, лишь бы не оставаться с дочерьми? Что она вообще не захочет ничего знать о них и будет опротестовывать раздел имущества? Она благочестива и предана святой римской церкви, ей достаточно пришлось выстрадать, — продолжал Джойс, взяв в руки острый нож и пробуя лезвие пальцем.
Дьюит же думал о том, почему миссис Скрогг решила опротестовать завещание, хотя ей и так досталась половина. Она ненавидела своих дочерей, любимиц отца, и мысль, что может обнаружиться еще одно завещание, по которому ей достанется только обязательная доля, была для нее непереносима.
Взглянув на застекленное изображение Христа на стене, которое издали отсвечивало, как зеркало, Дьюит увидел выражение лица шорника (тот полагал, что на него никто не смотрит). В стекле не отражался взгляд фанатика. Глаза смотрели хитро, расчетливо, как у шпиона, живущего под прикрытием искусно возведенной легенды, — так удобнее изучать и разгадывать окружающее.