Роковое наследство
Шрифт:
Он сказал:
— Иди под одеяло, а то простудишься.
— Ах, отстань! — отмахнулась она. — Может быть, мне было бы лучше оказаться на месте той незнакомой девушки. Тогда я навсегда отделалась бы сама от себя.
— Иди сюда, простудишься, — примиряюще повторил Дьюит.
Она долго плакала, лежа рядом с ним, пока, бормоча что-то неразборчивое, не заснула. А он еще долго не спал. Луна за окном продолжала свой извечный путь по небу, пока не зашла за вершину левой угловой башни. Только тонкая полоска света проникала в комнату, и Дьюит увидел на полу маленькую движущуюся точку,
Придя утром их разбудить, миссис Девин принесла завтрак: гренки, масло, джем, яйца и горячий кофе. Она вошла без церемоний, подвинула стол и села на край кушетки.
— По мне, спите хоть до обеда. Молодая любовь утомляет, я это знаю из французских романов, — сказала она с подкупающей откровенностью. — Но вы же сами мне внушали, Патрик, что в девять утра нужно вас поднять. Пожалуйста, я сделала это и заодно подаю вам завтрак. Понюхайте яйца, прежде чем есть, они должны быть свежие, но долго лежали в холодильнике, а это придает им неприятный привкус.
Дьюит, которого присутствие миссис Девин привело в хорошее настроение, смеясь, взял яйцо и разбил ножом. Оно действительно оказалось несвежим, и ему пришлось довольствоваться гренками с маслом и джемом. Гилен же досталось безупречное яйцо, и она позволила себе заявить, что это признание явных преимуществ ее характера. Природа всегда награждает человека за благородство и осуждает зло. Отсюда и плохой запах у доставшегося Дьюиту яйца.
Когда через час они сели в машину и выехали со двора, где когда-то совершались разбойничьи оргии, Гилен прилегла на заднем сиденье. Никто не должен был ее видеть.
Глава двадцатая
— Это был один из прекраснейших дней в моей жизни, — призналась Гилен, глядя сбоку на Дьюита, когда они под вечер ехали в Чезвик.
Он что-то пробурчал в ответ, потому что должен был внимательно следить за дорогой. Солнце опустилось уже так низко, что всего час или полтора оставалось до тех пор, пока оно достигнет верхушек деревьев. Воздух был необыкновенно чист, и солнечные лучи делали его столь прозрачным, что все предметы, даже скалы вдоль дороги, казались невесомыми и сказочно прекрасными. Мир был таким, как всегда: пыльная с выбоинами дорога, серые скалы, деревья и вдали — здание богадельни с остроконечными крышами и трубами. Но как необычно, как волшебно все это выглядело в лучах заходящего солнца! Тени деревьев у дороги были фиолетовыми, а кристально чистое небо сияло зеленью с аметистом.
— Почему не может быть всегда так красиво? — спросила Гилен скорее сама себя, чем Дьюита. — Почему вскоре должно стемнеть, и все краски померкнут, и все, что мы ощущаем сейчас, обратится сначала в недавнее, а потом и в далекое прошлое?
— Ты будешь ждать меня в машине тут, за сараем. — Дьюит никак не отреагировал на ее слова. — Следи, чтобы тебя никто не увидел, это главное.
— Теперь-то ты можешь мне наконец сказать, что ты затеял? Что придумал сделать
— Я же все тебе объяснил.
Дьюит остановил машину за сараем, стоявшим на краю поля вдали от богадельни, еще раз настойчиво внушил Гилен, чтобы ждала его здесь, и ушел. К зданию с правой стороны была пристроена терраса, затененная с двух сторон кустами лавра и выходившая на аккуратно подстриженную лужайку. Проходя мимо, Дьюит заметил, что на лужайке установлены декорации для очередного представления: стена с колоннами, арка ворот и лестница. На террасе сидели и стояли люди, ожидавшие дальнейших событий. Это были простые краснощекие девушки и два-три крестьянских парня, обязанные как обслуживающий персонал богадельни принимать участие в представлениях в качестве зрителей, хотя они погибали от скуки и очень этим тяготились.
Удар гонга, раздавшийся в вечерней тиши, привлек всеобщее внимание к открытой сцене на лужайке, и никто не заметил пробиравшегося по краю Дьюита. Шла пьеса времен Людовика XIV — это было видно по костюмам актеров. Скрипучими голосами они произносили заученные стихи, и хотя все они в прошлом были известными артистами, пьеса в целом производила впечатление шутовского фарса. Одна из пожилых дам в рыжем парике, загримированная под молодую, кокетливо закрывалась веером. Она так увлеклась своей ролью, что не заметила канавы на краю лужайки, куда сваливали сухие листья. Сделав шажок-другой назад, она опрокинулась спиной в канаву, визжа от страха и болтая ногами в воздухе.
Зрители на террасе расхохотались, даже Дьюит не смог удержаться от смеха. Однако ему нельзя было задерживаться, и он быстро пошел в сторону часовни, стоявшей среди тополей на расстоянии ста метров от основного здания. За часовней было кладбище, отгороженное стеной.
Обитателям богадельни незачем было постоянно напоминать о смерти. Не дойдя до часовни, Дьюит увидел О'Брайена и Эрриса. Они прогуливались, представляя собой странную во всех отношениях пару, потому что инспектор был вчетверо больше маленького тощенького поэта, семенившего рядом с ним.
Даже на расстоянии можно было понять, что О'Брайен не привык ходить. Он пыхтел и фыркал, как бегемот, а Эррис наступал на него, сильно жестикулируя.
— Слава Богу, что вы наконец явились! — крикнул О'Брайен Дьюиту. — А то этот ненормальный пытается мне доказать, что все наши версии ложны.
— Джойс еще не сознался? — осведомился Дьюит.
— Нет. Он отрицает все, утверждает, что был во время пожара невменяем.
— И никаких показаний, за которые можно было бы его привлечь?
— Нет.
— А миссис Скрогг?
— Поговорите лучше со стеной. Как стена ответит, так и старая ведьма заговорит.
— Она там? — Дьюит указал на часовню.
О'Брайен утвердительно кивнул.
— Но я боюсь, что вы слишком рискованно играете, и не уверен, что навечно не лишусь дружеского расположения пастора Томаса, если ваши планы провалятся. Но я вам уже высказал все свои соображения, и вы взяли всю ответственность за последствия на себя. Итак, я умываю руки. — Он наглядно продемонстрировал это, потерев свои мягкие лапы друг о друга.