Роковые иллюзии
Шрифт:
Явное восхищение Филби Орловым дает основание предполагать, что он начал видеть в нем некое воплощение тех отцовских качеств, которых ему не хватало в его настоящем отце, Сент-Джоне Филби, очень часто отсутствовавшем главе семейства, который был слишком скор на критику и слишком медлителен, когда требовалось приободрить сына. Как показывает оценка, сделанная Дейчем, у Кима развился острый комплекс неполноценности, внешне проявлявшийся в нервном заикании и склонности к излишней неуверенности в себе. Но Филби научился обращать дефект речи в свою пользу, когда обнаружил, что это придавало ему подкупающую видимость уязвимости и застенчивости, за которыми, учитывая также его располагающую манеру держаться, можно было скрыть подлинные чувства. Тот факт, что Орлов проявил симпатию к молодому англичанину, укрепил приверженность Филби делу революции. В случае Филби
«В отличие от западных спецслужб, советская разведка относится к своим источникам с искренней заботливостью. Такая забота об агенте зиждется скорее на собственных интересах, чем на соображениях морали или гуманности», — писал Орлов, добавляя, что это необходимо для обеспечения их лояльности. По словам Орлова, НКВД в отношении агентов «никогда не нарушает своего обещания не разглашать сведений ни об их личности, ни о работе на Советский Союз и всегда спешит на помощь, если они попадают в беду». Он подчеркивал, что такое внимательное отношение объясняется тем, что советская разведка уже давно «пришла к выводу, что такая политика в отношении информаторов идет на пользу делу и способствует успеху» [293] .
293
Orlov. «Handbook», p. 91.
Теперь, когда карьера Орлова тщательно подтверждена документами, его можно рассматривать как значительно более важную фигуру в истории разведки XX столетия, чем до сих пор предполагалось. Орлов заслуживает в ней должного места за одну лишь его роль в вербовке первоначальных членов кембриджской агентурной сети и за то, как потом он хранил этот секрет в течение долгих лет американской ссылки. Он сам намекал на это в своем «Пособии», которое теперь можно рассматривать как некое тайное назидание и завещание мастера.
«Вербовка новых информаторов в тайные агентурные сети является самым рискованным и трудным из всех видов деятельности, — писал Орлов в своей книге. — С самого первого шага разведчик оказывается в невыгодном положении, поскольку, предлагая какому-то человеку стать агентом и работать на СССР, он раскрывает свою собственную роль еще до того, как этот человек даст ответ». Именно по этой причине Московский центр настаивал на том, чтобы его резиденты и их заместители подвергали кандидатов на вербовку вроде Филби процессу из двух стадий, включающему целый ряд строгих проверок, позволяющих установить, «кто эти люди, откуда они и что они собой представляют; каковы их взгляды и убеждения, их частная жизнь и устремления, их моральные устои и слабости, а прежде всего — их потенциальная ценность как источников информации» [294] .
294
Ibid., pp. 91–94.
По словам Орлова, кандидаты на вербовку изъявляют готовность стать агентами по целому ряду причин, включая идейные соображения, деньги, карьеру и другие мотивы, связанные с личной выгодой, соблазны романтики, жажду приключений, необходимость скрыть преступление, гомосексуальные отклонения и другие пороки. По наблюдениям Орлова, «с точки зрения чисто человеческих побудительных мотивов существует большое разнообразие причин, расчетов и эмоций, заставляющих людей заняться шпионажем». В противоположность общепринятому мнению он, однако, категорически утверждает, что шантаж не является удовлетворительным орудием вербовки, поскольку вызывает озлобление и может, подобно бумерангу, обратиться против самого вербовщика, поскольку его судьба всегда находится в руках агента. Орлов говорил, что сам он научился «быть откровенным с каждым из них» и что это было наилучшим способом добиться от источника «сотрудничества и преданности».
«Труд опытного создателя агентурной сети, который отбирает и завлекает людей в полную риска работу разведки и руководит ими в нескончаемой битве умов, — размышлял Орлов, — весьма сходен с творческим трудом романиста, с одним существенным отличием: романист излагает на бумаге эмоции и действия воображаемых персонажей, тогда как создатель шпионской сети вдохновляет и направляет чувства и действия реальных людей». Для романиста неубедительный замысел романа чреват лишь плохими рецензиями,
295
Ibid., p. 95.
Учитывая грустную перспективу карьеры Филби в начале 1935 года, следует отдать должное здравой оценке Орловым способностей своего потенциального агента. В одном из своих сообщений Центру Орлов со всей определенностью заявляет, что внедрение в аппарат МИ-6 является конечной целью, с которой он «выводит «Сынка» на широкую дорогу работы на советскую разведслужбу» [296] . Орлов высоко ценил Филби, и он, и Дейч были всегда готовы подбодрить нередко терявшего уверенность в своих силах молодого стажера, убеждая его, что далее работа в качестве скромного журналиста ведет его к «широкой дороге», более важной работе для Москвы.
296
Дело Орлова № 32476, т. 3, с. 115, АСВРР.
«Неделю за неделей мы встречались то в одном, то в другом отдаленном районе Лондона, — вспоминал Филби. — Я приходил на встречу с пустыми руками, а уходил нагруженный самыми подробными рекомендациями, предостережениями и ободряющими напутствиями». Он бесконечно восхищался «безграничным терпением, которое проявляли мои старшие товарищи по службе, терпением, которое было сопоставимо лишь с их умом и пониманием». Хотя он и не называл этих «старших товарищей», нам теперь известно, что с начала 1935 года именно Орлов отвечал за то, чтобы он был «обеспечен достаточно большим умственным багажом», необходимым для «серьезной работы», как называл свое дело Филби.
Сообщения 1935 года, поступавшие в Москву от Орлова, дают основания предполагать, что в опубликованной автобиографии Филби во многом вводил читателей в заблуждение. Как показывают архивы НКВД, «Сынок» приходил в течение шести месяцев на встречи в Риджентс-парке и в других местах далеко не с пустыми руками. Он приносил с собой и передавал советским кураторам информацию, которую добывал у своих друзей на Уайтхолле. Как показывает досье Филби, еще до конца 1934 года, когда он все еще находился на первой стадии процесса вербовки, он передавал Дейчу конфиденциальную правительственную информацию, полученную от отца и одного своего кембриджского приятеля, который работал в военном министерстве. Одно из сообщений содержало ответ посла Саудовской Аравии министерству иностранных дел Великобритании с согласием на строительство британской базы ВВС на Ближнем Востоке, который он явно похитил из официальной корреспонденции Сент-Джона Филби. Он передавал также военную информацию, получаемую в результате возобновленной дружбы с Томом Уайли, старым приятелем по Тринити-колледжу в Кембридже, который в то время был постоянным дежурным в военном министерстве. Уайли был гомосексуалистом, верным другом Гая Бёрджесса, непременного участника разнузданных Вечеринок, которые Уайли устраивал в своей просторной квартире, расположенной за охраняемыми порталами военного министерства на Уайтхолле [297] .
297
Орлов — Центру, 12 июля 1935 г. Дело Орлова № 32476, т. 3, с. 112–113, АСВРР.
Уайли был источником (по всей вероятности, сам того не ведая) секретных материалов военного министерства об аппарате разведки британской армии, которые были пересняты и отправлены через советского курьера в Центр 12 июля 1935 г. Поскольку в материалах многократно упоминались имена офицеров армейской разведки, они оказались весьма полезны Москве. Мнение Центра о потенциальной ценности Филби не могло не повыситься весьма существенно, когда они узнали от «Сынка», что Уайли получил новое назначение и стал личным секретарем постоянного помощника военного министра, сэра Роберта Криди [298] .
298
Там же.