Роковые иллюзии
Шрифт:
«У нас что, везде есть свои люди?», — спросил Орлов офицера КГБ, широко улыбнувшись с понимающим видом. Он предложил Феоктистову присесть на диван, а сам стянул с себя свитер и завернул в него телефонный аппарат. Однако, не будучи уверен, что полностью обезопасил себя и гостя от подслушивания, он предложил перейти на кухню для того, чтобы поговорить с глазу на глаз.
Согласно версии Орлова, которую он впоследствии дал ФБР, офицер КГБ во время второго посещения «продолжил свою льстивую литанию с того места, на котором вынужден был прерваться в Анн-Арборе два года тому назад» [848] . Феоктистов заверил супругов, что Орлова считают героем в Советском Союзе и восхищаются его преданностью. Цель этого второго посещения заключалась в том, чтобы получить разрешение на публикацию монографии, прославляющей его великие деяния. Феоктистов, по словам Орлова,
848
Интервью Феоктистова и дело Орлова № 103509, т. 1, с. 205–221, АСВРР.
849
Там же.
ФБР было рассказано о том, как престарелая супружеская чета храбро отражала все заигрывания Феоктистова, включая предложение познакомиться с его женой и дочерью. Это, по словам Орловых, была отвратительная попытка усыпить их бдительность и застигнуть врасплох. Они утверждали, что сказали Феоктистову, что он делает все только по приказу своих хозяев и что их калачом не заманишь в Россию. Встреча не только была короткой, но Мария сама положила ей конец, указав агенту КГБ на дверь и пригрозив позвать полицию. Оба они решительно повторяли, что не хотели бы когда-либо увидеть снова ни КГБ, ни какого-нибудь советского чиновника [850] .
850
Orlov. «Legacy», pp. 12, 13.
Феоктистов как в своем отчете, написанном в то время, так и в воспоминаниях, которыми он поделился в ходе интервью двадцать лет спустя, рисует совершенно иную картину. Он рассказывал, как Орлов заговорщически улыбался, когда они пошли на кухню, чтобы быть на безопасном расстоянии от того, что он назвал «современной подслушивающей аппаратурой», указав рукой на радио и телефон. По словам Феоктистова, их долгий подробный разговор продолжался почти пять часов. Он вспоминал, как в начале разговора Орлов упомянул, что когда-то жил на Кашенкином Лугу, а Феоктистов заметил, что сам хорошо знал эти места. Он рассказал Орлову, как в юности, еще перед войной, был завзятым поклонником физкультуры и в порядке разминки делал пробежки в этой округе мимо старого колодца с «журавлем», а потом освежался холодной водой, которую доставали из колодца ведром, прикрепленным к длинному деревянному шесту. Эти воспоминания, по словам Феоктистова, рассеяли у Орлова последние подозрения относительно него [851] .
851
Интервью Феоктистова.
После этого Орлов разоткровенничался и признался, что во время первого посещения Феоктистовым его квартиры в Анн-Арборе они с Марией думали, что тот, возможно, провокатор, что, может быть, он — сотрудник ФБР, явившийся под видом агента КГБ, чтобы выманить у него секреты советской разведки, которые он так и не выдал американцам. Их беспокойство немного развеялось, когда Феоктистов правильно назвал имена его дядюшки и сестер Марии, но у них все-таки не было уверенности, что их не заманивают в ловушку.
«Американская разведка знает многое, но не все», — сказал Орлов Феоктистову, заверив его, что, после того как он упомянул о колодце на Кашенкином Лугу, у него «не осталось никаких сомнений», поскольку ни ФБР, ни ЦРУ никак не могло быть известно таких исторических и ныне уже не существующих деталей о старой Москве [852] .
Как только последний лед недоверия со стороны Орлова, наконец, растаял, Феоктистов услышал от него подробности обо всех событиях, которые хотелось узнать Центру. Орлов рассказал ему о главных операциях, в которых он участвовал в Европе, назвав Филби и четырех других кембриджских агентов, которые были завербованы до того, как он получил назначение в Испанию в 1936 году. По словам Феоктистова, Орлов в течение нескольких часов подробнейшим образом рассказывал ему обо всем, что произошло с ним и его семьей после получения им той злополучной телеграммы из Москвы в июле 1938 года.
852
Там
Орлов рассказал Феоктистову, что одним из факторов, приведших к отзыву из Барселоны в 1938 году, было его растущее несогласие с методами, применявшимися Ежовым. В частности, по крайней мере в трех случаях, возникли проблемы с проведением секретных операций НКВД в Испании после появления там Шпигельгласса и его «летучих групп» боевиков. Он вспоминал, как посылал в Москву протесты против осуждения по упрощенной процедуре и расстрела двоих из его бывших коллег и как высказывал возражения, с точки зрения профессионала, против операции похищения во Франции белогвардейского генерала Миллера [853] .
853
Там же.
Орлов был убежден в том, что такая резкая критика была причиной того, что его кандидатура была намечена для ликвидации, потому что он уже скрестил шпаги с Ежовым. Этот случай, рассказывал Орлов Феоктистову, касался непосредственно Сталина, с которым он познакомился еще в период 1921–1924 годов, когда тот был партийным секретарем, а Орлов — следователем в Верховном трибунале Всероссийского центрального исполнительного комитета. Очевидно, на Сталина произвел впечатление его профессионализм при ведении нескольких важных дел, поскольку, когда он стал верховным правителем Советского Союза, он нередко приглашал Орлова в свой кремлевский кабинет, чтобы посоветоваться с ним относительно деталей оперативной развед-работы. По словам Орлова, именно Сталин решил, что ему следует перед назначением в Испанию сменить старый псевдоним «Никольский» на «Александр Михайлович Орлов».
Близкие отношения, завязавшиеся на профессиональной почве у него с «Большим Хозяином», рассказывал он, явно вызывали раздражение у Ежова после его назначения Сталиным начальником НКВД. По словам Орлова, Сталин часто проявлял личный интерес к операциям НКВД и однажды попросил у Орлова совета относительно ежовского плана тайного вывоза в Москву видного европейского члена Коминтерна и его семьи. Выслушав варианты проведения предполагаемой опера-щи, предложенные Орловым и Ежовым, Сталин решил, что план Орлова более безопасен. Не успели они выйти из кабинета «Большого Хозяина», как начальник НКВД, со злостью обернувшись к Орлову, сказал ему, что это ему «не будет поставлено в заслугу», поскольку операция все равно будет проводиться по его собственному плану, иначе Орлову придется «поплатиться за это» [854] .
854
Интервью Феоктистова и дело Орлова № 103509, т. 1 с. 205–221, АСВРР.
Орлов сказал, что у него не оставалось выбора, кроме как подчиниться начальнику НКВД. Операция провалилась, и лидер Коминтерна был схвачен при попытке нелегального перехода границы и впоследствии умер в тюрьме. Сталин, естественно, пришел в ярость и, подстрекаемый Ежовым, во всем обвинял Орлова, который, как он рассказал Феоктистову, решил написать ему, чтобы снять с себя ответственность за неудачу. Как он впоследствии узнал, его письмо так и не попало в руки «Большого Хозяина». Ежов перехватил его и тут же решил приказать ликвидировать Орлова при первом же удобном случае. Когда в июле 1938 года была получена та роковая телеграмма, приказывающая ему явиться на борт «Свири», рассказывал Орлов Феоктистову, он стал в отчаянии взвешивать все «за» и «против» своего бегства в Соединенные Штаты. Он заявил, что, хотя сам он был готов возвратиться и предстать перед Ежовым, подчинившись, подобно Малли, своей судьбе, но страх за жизнь больной дочери заставил его принять решение не возвращаться на верную смерть.
Орлов рассказал, что его дипломатический паспорт облегчил переезд из Канады в Соединенные Штаты. Благодаря своему богатому, обладающему хорошими связями в политических кругах родственнику ему удалось заручиться помощью одного влиятельного вашингтонского друга и получить право на постоянное проживание в Соединенных Штатах. Это был тот самый родственник, который организовал доставку его письма Ежову в советское посольство в Париже, не привлекая внимания французской полиции. Феоктистов сообщил дополнительно, что Орлов сказал ему также, что никогда не просил разрешения на политическое убежище. Никогда также не хотели Орловы стать американскими гражданами; им лишь разрешили проживать на законных основаниях в Америке, когда конгресс принял особый законопроект о гражданстве, отказаться от которого он не мог, не вызвав подозрений относительно подлинных мотивов.