Роковые императрицы России. От Екатерины I до Екатерины Великой

Пазин Михаил Сергеевич

Понятовский очень тепло отзывается в своих мемуарах о Вильямсе, который ввел его в курс русских дел и сориентировал в нужном направлении. Понятовский, которому местные сплетники тоже во всех подробностях описали взаимоотношения между Петром Федоровичем, его фавориткой Елизаветой Воронцовой и Екатериной, быстро оценил обстановку и сделал ставку именно на нее. Он решил соблазнить ее!

Дальше события развивались так. Впервые Станислав и Екатерина увиделись на Троицу 1755 года. Он, вместе с неким графом Ламсдорфом, представился ей. Придворные начали расхваливать перед ней графа, однако Екатерина заметила, что поляк ей нравится больше. Эта единственная фраза, сказанная, впрочем, без всякого умысла, была подхвачена Львом Нарышкиным, который чувствовал, что Екатерина к нему охладела, и он постарался завести с Понятовским знакомство. Он передал Станиславу слова, сказанные Екатериной, «и не переставал сообщать все, что, по его мнению, должно было поддерживать во мне надежду». Однако Станислава останавливала политика – он был уверен, что Екатерина является

представителем пропрусской партии при царском дворе (а поляки пруссаков терпеть не могли), и целых три месяца не показывался ей на глаза. В этом его старался разубедить Лев Нарышкин. У него был свой план – вовлекая Понятовского в амурную связь с Екатериной, он старался заслужить награду. Однако осторожный поляк считал все эти речи Нарышкина ловушкой и не шел у него на поводу. В конце концов он решил рискнуть – однажды он высказал по поводу одной придворной дамы «острое словцо» Нарышкину. Вскоре, проходя мимо Екатерины, он услышал от нее ту же фразу, которую, смеясь, произнесла великая княгиня. Потом она, обращаясь к Понятовскому, вымолвила: «Да вы живописец, как я погляжу…» И только после этого он решился передать ей записку через Нарышкина, который на следующий же день принес ответ.

Через несколько дней Нарышкин провел Станислава к Екатерине, причем предупредил ее только тогда, когда Понятовский уже находился у двери ее комнаты. Шел вечерний прием, мимо в любой момент мог пройти Петр Федорович, и ей ничего не оставалась делать, как впустить поляка к себе. Станислав на всю жизнь запомнил, как она была одета в тот день: «В скромное платье белого атласа; легкий кружевной воротник с пропущенной сквозь кружева розовой лентой были единственным украшением».

Так начались их встречи. Позже Понятовский писал: «Она никак не могла постичь… каким образом я совершенно реально оказывался в ее комнате, да и я впоследствии неоднократно спрашивал себя, как удавалось мне, проходя в дни приемов мимо стольких часовых и разного рода распорядителей, беспрепятственно проникать в места, на которые я, находясь в толпе, и взглянуть… не смел – словно вуаль меня окутывала».

Осведомленный современник отмечал, что Понятовский «стал все более определенно проявлять свои симпатии Екатерине, которая, в свою очередь, нуждалась в поддержке. Она заметила, что все ее фрейлины – либо любовницы, либо наперсницы ее мужа, не оказывают ей должного почтения… Все это еще больше сблизило Екатерину с Понятовским, который несколько раз недвусмысленно говорил ей о нежных чувствах, которые питает к ней…».

Станиславу Понятовскому было 23 года, а Екатерине – немногим больше. Оправившись от первых родов, она расцвела как женщина, наделенная от природы определенной красотой. Екатерина умела нравиться мужчинам, хотя и не была привлекательной. Она говорила: «Я умела нравиться, хотя и не считала себя особенно красивой». Хотя Понятовский был другого мнения о ее наружности – он считал Екатерину красавицей: «Черные волосы, восхитительная белизна кожи, большие синие глаза навыкате, много говорившие, очень длинные черные ресницы, острый носик, рот, зовущий к поцелую, руки и плечи совершенной формы; средний рост – скорее высокий, чем низкий, походка на редкость легкая и в то же время исполненная величайшего благородства, приятный тембр голоса, смех, столь же веселый, сколь и нрав ее…»

Конечно, это описание облика Екатерины дано влюбленным в нее человеком, который видел в ней лишь превосходные черты (влюбленному и страхолюдина покажется привлекательной), однако стоит заметить, что в молодости Екатерина была хороша.

Станислав Август был остроумным и блестящим кавалером; Екатерина очень недурно проводила с ним время. Он рассказывал ей о Париже, умел вести искусный разговор на отвлеченные темы и незаметно подходить к самым щекотливым темам. Он умел мастерски писать интимные записки и умел ловко ввернуть мадригал в банальный разговор. Понятно, что все это делалось втайне от Петра Федоровича. Канцлеру Бестужеву было известно об их любовной связи; он благосклонно на это смотрел, имея в виду сделать Понятовского польским королем.

Летом 1755 года Понятовский жил в Петергофе, а Екатерина – рядом, в Ораниенбауме. Он часто ездил туда для тайных свиданий со своей возлюбленной, для надежности переодеваясь. Однажды он чуть не пропал. Дело было так: однажды он, потеряв бдительность, не согласовав свой визит с Екатериной, поехал к ней на свидание наобум. Станислав, как обычно, нанял частную коляску, на запятки которой сел его лакей, и отправился в путь. Все это происходило ночью. На свою беду Понятовский невдалеке от Ораниенбаума столкнулся с пьяным Петром Федоровичем, скакавшим на лошадях со своей свитой; в числе сопровождающих великого князя была и Елизавета Воронцова. Повозку Понятовского остановили и поинтересовались у кучера, кого он везет. Тот ответил, что понятия не имеет. Тогда лакей Станислава ответил, что едет портной. Их пропустили, но Воронцова узнала Понятовского и стала зубоскалить по поводу «портного», путешествующего по ночам, и «делала при этом предположения, приведшие князя в мрачное настроение». После того как Понятовский провел несколько часов в павильоне Екатерины и вышел оттуда, три неизвестных кавалериста напали на него, схватили за шиворот и доставили к Петру Федоровичу, который ждал на темной лесной дороге. Узнав Понятовского, Петр велел всадникам со своим пленником следовать за ним. Дорога вела к морю. У Понятовского, понятное дело, душа ушла в пятки – он решил, что его хотят утопить, как нашкодившего

котяру (до этого он наслушался ужасов, творившихся при императрице Анне Ивановне). К счастью, Петр не был кровожадным человеком и привез его в другой павильон, где напрямую спросил, спал ли он с его женой. Гордый поляк и джентльмен (честь дамы!), конечно же, ответил: «Нет!» Петр Федорович начал угрожать: «Скажите мне лучше правду. Скажите – все еще можно будет уладить. Станете запираться – неважно проведете время». После очередного отказа отвечать Петр вышел в соседнюю комнату, оставив порядком струхнувшего Понятовского под охраной часового. В томительном ожидании прошло два часа. Станислав не знал, что его ожидает, – удавят, колесуют, четвертуют, посадят в тюрьму или станут на дыбе пытать? Вихрь самых мрачных мыслей крутился у него в голове. Внезапно в комнату с искаженным лицом вошел Александр Шувалов, брат фаворита императрицы Елизаветы и начальник Тайной канцелярии. При виде его Понятовский чуть не лишился чувств: дело было в том, что, когда Шувалов был чем-то озабочен, его лицо искажал судорожный тик, уродовавший его и так некрасивое лицо. Вдобавок ко всему он был еще и заикой. Понятовский, понятное дело, всего этого не знал и при виде «великого инквизитора» чуть в штаны не наложил. Со страху Станислав выпалил, что для чести русского двора будет лучше, если вся эта история останется без шума. Шувалов пробормотал: «Вы правы, я этим займусь» – и вышел. Через полчаса он вернулся и отвез его в Петергоф, где все рассказал Екатерине. Та, не будь дурой, пошла к разгневанному мужу и во всем честно призналась – да, она спала с поляком. (По правде говоря, честность – лучшее из всех человеческих качеств: не нужно юлить, мудрить, врать, выдумывать какие-нибудь глупые отговорки. Проявленная честность может грозить серьезными последствиями, но это лучше, чем прослыть лжецом.) Она заявила Петру Федоровичу, что если он на всю Европу не хочет прогреметь рогоносцем, то лучше было бы, чтобы об этом никто не знал. (Скрытная Екатерина не сказала Петру, что она уже давно наставляла рога мужу. Как будто он сам об этом не знал!)

Следующий аргумент был более весомым – Екатерина заявила мужу, что ее связь с Понятовским возникла только в отместку за его амуры с Воронцовой. Если уж так случилось, то она обещала не только переменить свое отношение к Воронцовой, но и выплачивать ей солидное вознаграждение, избавив, таким образом, Петра от непосильных расходов на ее содержание. Петр Федорович согласился и обещал молчать.

«Случай, долженствовавший погубить великую княгиню, доставил ей большую безопасность и способ держать на своем жалованье… любовницу своего мужа», – писал современник.

А что же Станислав Понятовский? Он рано утром возвращался в выделенной им маленькой карете, «похожей на застекленный фонарь», в Петергоф. Не доезжая до места, он приказал кучеру остановиться и оставшуюся часть пути проделал пешком; чтобы сохранить инкогнито, он глубоко надвинул шапку на уши. Добравшись до своего пристанища, он решил не пользоваться дверью, а влезть в окно. От пережитых в эту ночь треволнений Станислав перепутал окна и влез в комнату своего соседа генерала Роникера, которого как раз брили. Увидев, что кто-то влезает к нему в окно, генерал подумал, что перед ним призрак. В свою очередь, Понятовский был удивлен, что в его комнате находится брадобрей со своим клиентом. Несколько минут они пялились друг на друга круглыми от изумления глазами, а потом расхохотались.

Два дня прошли для Понятовского в жестоких сомнениях. По выражению лиц придворных он видел, что им все известно, но никто ему ничего не говорил. Затем Екатерина сумела передать ему записку, из которой он узнал, что она предприняла кое-какие шаги, чтобы наладить добрые отношения с пассией своего мужа.

29 июня 1755 года в Петергофе давали бал в честь именин основателя этого места – Петра I, а заодно и Петра Федоровича. Танцуя менуэт с Воронцовой, Понятовский получил от нее приглашение ночью прийти в павильон Монплезир, где остановился Петр Федорович со своей супругой. Опасаясь ловушки, Станислав Август попросил будущего гетмана Браницкого сопровождать его. Тот охотно согласился, однако все обошлось благополучно. Елизавета Воронцова уже ждала Понятовского в двадцати шагах от Монплезира и отвела его к Петру.

Дальше начинается фантасмагория. В своих мемуарах Понятовский описывает совершенно невероятные, с точки зрения здравого смысла, вещи. Петр был один. Якобы, увидев его, великий князь высказался в том смысле, что, если бы он сразу признался в том, что спал с его женой, «никакой бы чепухи не было» (?). Затем он предложил поляку стать добрыми друзьями и посетовал, что в комнате «явно еще кого-то не хватает». После этого он направился в спальню Екатерины, вытащил ее из постели, и так, в одной ночной рубашке (!), привел ее к Понятовскому с Воронцовой. Они стали оживленно болтать и хохотать, «устраивать тысячи маленьких шалостей, используя находившийся в этой комнате фонтан», и разошлись только к четырем часам утра.

«Каким бы бредом все описанное ни казалось, я утверждаю, что все здесь безусловно верно», – с пафосом восклицал Станислав Август. А скажите мне – где здесь бред? То, что Петр предложил стать поляку друзьями? Но мы и так знаем, что Петр Федорович был добродушным человеком. То, что они шалили, плескаясь водой из фонтана, – так это были молодые люди, которым не грех и пошалить: Петру было 29 лет, Екатерине – 28, а Понятовскому – 23 года. Воронцова была и того моложе – ей в ту пору стукнуло 18 лет. Так что никакого бреда здесь нет: Станислав неправильно расставил акценты. Настоящий бред в его писаниях начинается далее.