Роксолана Великолепная. В плену дворцовых интриг
Шрифт:
– Что? – обомлел Кара-Ахмед-паша, не готовый к такому повороту событий.
– Фирман, который вы требуете подписать. Я же сказала, что передам ваши, Кара-Ахмед-паша, требования Повелителю. Надеюсь, он сегодня найдет время поставить тугру на фирмане, и завтра я вам верну бумагу с подписью. Давайте. Любой фирман, который готов на утверждение, давайте.
Кара-Ахмед-паша ужаснулся вот этому уточнению: «ваши, Кара-Ахмед-паша, требования».
– Это не мои требования, султанша, это вообще не требования, а просьба Дивана, чтобы успокоить волнения
– Давайте фирман, – снова вздохнула Роксолана. – Повелитель не игрушка, чтобы его выставлять на всеобщее обозрение.
Фирман взяла и даже удалилась красиво – гордо держа головку, но что дальше?
Чтобы нарисовать тугру, нужны месяцы тренировок, даже если Михримах снова найдет своего ловкача, умеющего подделывать письма, то подделать тугру тот не сможет, к тому же это смертельно опасно. Можно не сомневаться, что Кара-Ахмед-паша установит строжайшее наблюдение за дворцом и ее покоями, даже мышь не проскочит.
Вернувшись в покои султана и войдя в его спальню, Роксолана бессильно привалилась спиной к закрытой двери. Что делать?! Оттянуть катастрофу можно на день, но чем дольше она будет затягивать, тем сильнее станут подозрения и тем больше поводов для активных действий даст в руки Кара-Ахмед-паше и его сторонникам.
До конца дня двигалась, словно сонная, в голове лихорадочно билась одна мысль: что делать?!
Сквозь вязь решеток пробивались последние лучи заходящего солнца, создавая на полу причудливый узор. Эта привычная картина на сей раз выглядела какой-то особенной, словно в ней был намек, подсказка. Как в детской игре: по этой линии пойдешь – никуда не попадешь, по это линии пойдешь – и вовсе пропадешь… Найти единственную линию, которая приведет к победе, очень трудно, в игре Роксолана обычно хитрила, когда они с подругами рисовали витиеватые пересечения линий, чтобы изобразить те самые три пути, взглядом отслеживала путь в обратную сторону от заветной цели, и потому всегда знала, какую дорожку избрать.
А что если и сейчас так:
Завтра она должна отдать Кара-Ахмед-паше фирман с тугрой султана внизу. Не сделать этого нельзя, значит, тугра должна быть изображена. Но нарисовать ее Сулейман, лежащий пластом, просто не в состоянии. Роксолана внимательно посмотрела на султана, словно надеясь увидеть какие-то значимые изменения, нет, ничего не изменилось. Ровное дыхание, иногда взгляд из-под ресниц, но руки безвольны…
Женщина в отчаянье присела рядом, погладила руку:
– Сулейман, если бы ты мог поставить свою тугру… Они бы надолго замолчали, и у нас было время вылечить тебя.
Показалось, или пальцы Повелителя чуть дрогнули?!
Нет, не показалось! Захотелось кричать, но этого нельзя. Роксолана буквально взмолилась:
– Сулейман, открой глаза, мне так нужна твоя помощь!
Он чуть приоткрыл веки.
– Ты меня слышишь? Слышишь ведь?! Дай знать, хоть как-то дай мне знать, что слышишь.
Веки приподнялись и снова опустились.
– Слышишь… Кара-Ахмед требует, чтобы я завтра предоставила им фирман с твоей тугрой. Но как я могу это сделать?! Если бы ты смог подписать…
Веки султана снова дрогнули.
– Ты прав, я не смогу… Сулейман, я многое сделала от твоего имени, возможно, не все так, как сделал бы ты сам. Когда встанешь, можешь приказать меня казнить. Но только встань, любимый.
Роксолана поднялась и в волнении принялась мерить спальню шагами, стискивая руки. Сама не заметив как, начала рассказывать султану обо всем, что сделала за это время, как принимала от его имени послов, как отменяла распоряжения Великого визиря и сама распоряжалась…
– Но разве я не права, разве не права?! Подумай, к чему нам союз против Сефевидов, если ты только что заключил с ними мир в Амасье? Стоило только кивнуть в знак согласия, и шах Тахмасп непременно узнал бы об этом и напал снова.
Она не заметила, что из-под опущенных ресниц взгляд султана неотступно следит за ней, а его губы едва уловимо дрогнули.
– И еще эти генуэзцы… где они были, когда нам была нужна помощь? Сидели и выжидали. А теперь хотят особых условий торговли. И венецианцы хотят. Но вы же дали такие права французским судам, к чему заново переделывать, верно?
Роксолана могла сколько угодно искать поддержки у своего султана, необходимости ставить тугру на фирмане это не отменяло.
Высказав все свои сомнения и подробно разъяснив султану, почему вела такую политику, признав недочеты и подчеркнув успехи, она наконец выдохлась и устало опустилась на край султанского ложа. В голосе почти горе:
– И вот теперь это все рухнет, если я завтра не покажу фирман с тугрой. Меня обвинят в том, что узурпировала власть, а вас признают неспособным управлять империей…
Немного посидела, снова вздохнула:
– Наверное, я погубила нас с вами. Может, лучше сразу признаться, что вы больны? Пусть бы на престол взошел Селим? Но я не ради власти, нет, я так надеялась, что вы осилите болезнь, встанете на ноги, сможете снова сесть на свой трон!
И вдруг выпрямилась:
– Но я не допущу, чтобы наши враги одержали победу. Не допущу! Знаете, что я сделаю? – Она понизила голос до шепота. – Я сама нарисую эту тугру! Все равно вы меня предадите казни, когда встанете, семь бед – один ответ.
Роксолана решительно поднялась и шагнула к столику с писчими принадлежностями. Она испытывала состояние восторга и ужаса одновременно, но понимала, что выбора просто нет.
Но решиться это одно, а сделать другое. Уже через час Роксолана просто стонала:
– Повелитель, ну почему вы придумали себе столь тяжелую в исполнении тугру?!
Рисунок не давался, его мелкие детали внизу не желали помещаться в пределах крупных завитков, какая-нибудь крошечная черточка ускользала.
Чтобы уверенно начертать султанскую тугру, требовался не один вечер, а много-много часов тренировок.