Роль грешницы на бис
Шрифт:
Теплые, крупные капли приближающегося майского ливня кляксами расплывались на тротуаре. Воздух остро запах прибитой пылью и тополиными почками. Алексей, раздувая ноздри, со смаком втягивал в себя эти любимые с детства запахи.
Только вчера погибла Юля, дело все усложнялось, но сейчас у него на душе было ощущение странной легкости, – наверное, такое бывает у хирургов после удачной и сложной операции… Он еще не вытащил Аллу Измайлову из беды, но сегодня, кажется, сумел вытащить ее душу из западни, как и ее память – из клетки с фантомами, в которую она сама себя загнала, заперла. Вернее, ему удалось приоткрыть дверцу клетки. Дальше ей придется самой решать, выйти наружу, на свежий воздух, или по-прежнему жить взаперти с привидениями…
Ему показалось, что он сумел понять механизм ее одиночества. Все начиналось с молчания.
Вот так и Измайлова, думал он, подставляя лицо под увесистые, душистые капли, – она сначала ушла в молчание (из гордости, из стыда, страха быть непонятой…), в абсолютную неразделенность своих мыслей и чувств, то есть в душевное одиночество, а затем и в физическое. И в результате у нее ничего не осталось в душе, кроме презрения. Она в него отчаянно шагнула, как самоубийцы шагают в раскрытое окно или в пропасть… Он вспомнил сон Александры, о котором она ему рассказывала: бездонная пропасть, бесконечная, и ты летишь, летишь, и если вовремя не проснуться, то погибнешь. Алла Измайлова, кажется, не поняла, не догадалась, что этот полет смертелен. Что на дне этой пропасти душа расплющивается под тяжестью презрения… Беда в том, что никого не оказалось рядом с ней, чтобы ухватить, удержать, не пустить…
Говорят, настоящую любовь встретить трудно. Справедливо, но, выходит, настоящего, своего собеседника встретить еще труднее. Может, просто потому, что в любви мы менее разборчивы, особенно по молодости лет, – страсть, секс, гормоны требуют партнера, и причем немедленно, и он всегда находится? Тогда как оголенная душа в интимной близости крайне требовательна, взыскательна и потому скорее согласна ждать всю жизнь, чем впадать в сомнительную доверительность с сомнительным собеседником. Да, именно, душевное обнажение ощущалось Алексеем остро интимным, куда более интимным, чем обнажение тела…
Одним словом, Алексей Кисанов всем своим нутром понимал Аллу Измайлову и был бы рад сохранить интимность ее воспоминаний в неприкосновенности, но… Увы, ситуация вынуждала его передать информацию официальному следствию. С убийством Мерсеньева не осталось никаких сомнений, что список жертв связан с актрисой. И подобную информацию он не имел права утаивать: следовало срочно взять под наблюдение и охрану возможные жертвы из тех, кто был когда-то связан с Измайловой.
Единственное, что Алексей намеревался сделать для Аллы, – это утаить от следствия существование ее дневника. Актриса даже не просила его об этом – он сам пообещал. Но разве мог он поступить иначе, если даже его, бывшего опера, пробирала дрожь при мысли, какие комментарии будут отпускать веселые парни с Петровки, если им попадется на глаза обнаженная душа Измайловой в качестве вещдока!..
Но, утаивая от следствия дневник, он был вынужден утаивать и его связь с ограблением офиса и смертью Юли. Как он будет выкручиваться потом, с какими потерями (хорошо бы не с потерей лицензии!), он не имел ни малейшего представления. Тем не менее пока что они с Аллой условились о дневнике не упоминать. С Кати детектив взял клятву также обойти дневники молчанием: «Просто скажете, что Алла Владимировна диктовала вам текст. Будем считать, что у Измайловой память хорошая и она никакими записями для мемуаров не пользовалась. Лады, Катя?» Катя заверила, что лады, добавив: «Какие вопросы, Леша, я за доставленный кайф еще не рассчиталась! Папашка мой намедни в религию подался – грехи отмаливать. Цирк!»
Было бы еще славненько, если бы детективу удалось найти убийцу, а с ним и остальные тома дневника раньше бывших коллег. Тогда дневники – Алле, а убийцу – следствию. И никто ничего уже не вякнет: победителей не судят.
Ливень уже припустил вовсю, свет померк, и гром начал погромыхивать где-то совсем недалеко, за крышами ближайших домов. Кис переключил дворники на повышенную скорость. Если бы еще мозги так легко переключались одним поворотом рычажка! Кису это сейчас ох как нужно! Теперь официальное следствие займется пристальным изучением всех тех, кто приближен к Измайловой и через кого информация могла попасть в руки убийцы. А утекла она, без сомнения, из квартиры Измайловой. Начнут трясти, устанавливать окружение каждой из женщин, вхожих в дом, проверять алиби, проводить очные ставки… На все это у Алексея нет компетенции: он не имеет права вызвать на допрос к следователю, провести обыск, брать отпечатки и прочая, прочая. Все, что находится в компетенции частного детектива Кисанова, – это его голова, и придется ее изрядно поломать.
Домой он добрался под гром и грохот почерневшего неба, трещавшего по швам от вспарывающих его молний. От стоянки до подъезда было метров двадцать, но он успел вымокнуть до нитки.
В квартире было отвратительно пусто и невыносимо тоскливо. Не было больше веселой любопытной Юли, а на кухонном столе одиноко лежала раскрытая тетрадь для регистрации звонков и рядом ручка на смешной «анти-Ванькиной» веревочке… Алексей чувствовал себя виноватым в ее смерти, хоть и понимал, что, объективно говоря, винить себя, что не уберег Юлю, так же нелепо, как и Измайлову в том, что она раньше не рассказала о содержании дневника. Каждый живет своей жизнью и совершает поступки внутри собственной логики, на что имеет полное право. И в соответствии с этой персональной логикой Алла не могла рассказать ему свою печальную историю раньше, а Кис не мог оценить раньше размеры опасности и принять меры предосторожности. Тем не менее девочка погибла потому, что пошла к нему работать. И от этого никуда не уйти.
Алексей не мог заставить себя принять душ, хоть и был мокрым насквозь и горячий душ сейчас бы не помешал. Но в той самой ванне, где только вчера смотрела на него мертвыми глазами Юля… Где он стоял у борта на коленях, прижимая ее мокрую холодную ладошку к щеке…
…Что-то было странное в этом убийстве. В том, что Юлю убили.
Убить секретаршу могли только по одной причине: убийца боялся, что Юля его сможет опознать в случае чего. И все равно это слишком жестоко. Неоправданно. Если убийца держал баллончик наготове и прыснул газ Юле в лицо сразу же, то запомнить его она бы не успела…
Как убийца проскочил незамеченным в подъезд? Очень просто: консьержка в их подъезде была чистой символикой – большую часть времени она трепалась с консьержкой из соседнего подъезда, оставляя дверь в подъезд открытой. На вопрос Киса она только испуганно залопотала что-то о больном внуке, которого якобы уходила проведать.
Далее, как грабитель вошел в квартиру? Позвонил в дверь? Или?..
Отказавшись от душа, Кис растерся полотенцем и теперь переодевался в сухую одежду в своей комнате, как вдруг выскочил в коридор, застегивая джинсы на ходу. Так, в коридоре очень сумрачно. Если Юля пошла на звонок в дверь, то она бы наверняка зажгла свет. В таком случае могла успеть разглядеть лицо вошедшего. С другой стороны, с какой бы стати она открыла дверь незнакомому человеку? Клиенты Алексея приходят в назначенное время, а вчера никаких рандеву у детектива не намечалось по причине его полного отсутствия в офисе… А нежданному постороннему человеку Юля не могла открыть! Во всяком случае, ей было велено никого: «Вы меня хорошо поняли, Юля, никого! Ни слесаря, ни сантехника, ни соседа – ни-ко-го!» – не пускать! Алексей особых причин опасаться шпионажа не имел, однако осторожничал: случился не так давно довольно громкий случай ограбления офиса одного собрата по профессии, то бишь частного сыщика, а прогремело это ограбление потому, что вынесли крайне конфиденциальные досье на известных людей. Грабителей не нашли, но ходил упорный слух, что постарались гады-журналисты… И посему Кис приказ по армии сформулировал четко: никаких спонтанных визитеров! К тому же и без его приказа должен был сработать инстинкт самосохранения: незнакомый мужчина за дверью должен был насторожить девушку, находящуюся в квартире в одиночестве…