Роман о Лондоне
Шрифт:
Он ласково внимал ей, но докучал бесконечными деталями об одежде всех троих заключенных, об их кроватях, о решетке на окне, о свете в камере и в подвале и просил припомнить, что тогда она говорила отцу.
А она все это давно позабыла.
И в тот вечер, за чаем, спокойная и улыбающаяся Надя предстала перед Репниным прежней девочкой, и он разглядывал жену с удивлением. Она же, глядя на него, смеялась.
Надя повторяла, что уже все позабыла, но только помнит, как ей тогда было весело, весело играть с отцом и теми двумя мужчинами, и что вообще она в тюрьме ничего не боялась, не грустила и не плакала. Она простилась с отцом счастливая и всю обратную
После чая Надя спокойно сообщила мужу, что она согласна и уже окончательно решила покинуть Лондон.
Она только хочет попросить его бросить этот подвал и до ее отъезда из Лондона не поступать ни на какую работу. В этом нет нужды. Пусть до ее отъезда они поживут так, словно они и не в Лондоне, а, как здесь принято говорить, в отложенном свадебном путешествии. Это единственное, о чем она его просит. Иначе ей трудно будет спокойно дождаться дня своего отъезда. Она, он не может этого отрицать, всегда во всем с ним соглашалась. Теперь его очередь. Им остался только март и апрель. В мае она уедет.
Вероятно, чтобы не расплакаться, она снова юркнула в ванную и вышла оттуда в какой-то черной пижаме, едва прикрывающей тело.
Облокотившись на правую руку, она полулежала в постели и не призналась, что и у нее есть от него секрет. Она снова была у врача, но о том, что ей там сказали, умолчала. Рассказала лишь, что ходила в американское консульство. У старой графини Пановой и там нашлись друзья. Ей сообщили, что ее родственница в Нью-Йорке все уладила. Нужные бумаги уже получены. Для нее забронировано место на корабле, выходящем из Голландии и делающем остановку в Саутгемптоне. По истечении трех месяцев пребывания в Нью-Йорке родственники могут ходатайствовать о продлении ее пребывания в стране. А потом, хотя это будет уже сложнее, хлопотать и о вызове к ней мужа. В дальнейшем и его пребывание, хотя это опять же нелегко, можно будет продлить. Говоря все это, она не сводила с него глаз, словно хотела взглядом просверлить его насквозь. А на лице застыла какая-то холодная улыбка, какой прежде он у нее никогда не замечал. Потом сказала:
— Итак, это уже дело решенное.
Репнин выслушал все, растерянный и взволнованный. До сих пор, как только заходил разговор об отъезде, она начинала плакать. А сейчас даже не прослезилась. Лежа в постели, она говорила и о своем отъезде и об их расставании спокойно, и, как ему показалось, даже с каким-то вызовом. Она была очень красива, и глаза ее блестели, а их зеленый цвет, цвет смарагда, приобрел аметистовый оттенок. Уже поздно, сказала она, и ему тоже пора ложиться. Еще раз ушла в ванную, но сразу же возвратилась. Звала его к себе взглядом, потом протянула руку.
Тогда Репнин сказал, что и у него есть ответная просьба. Он просит ее до отъезда не садиться за швейную машинку. Он не может больше смотреть на это. Стук машинки доводит его до безумия. После ее отъезда, он, конечно, устроится на какую-нибудь работу, а до осени, полагает, ему хватит того, что есть. Ему тоже хочется, чтобы они прожили эти два оставшиеся им в Лондоне месяца так, будто снова оказались в Париже.
А потом? Будь что будет. Che sera sera.
Тогда она смеется, весело, и говорит, что уверена — тетка, Мария Петровна, их спасительница. Он вслед за ней приедет в Америку. Там они начнут новую, лучшую жизнь. В своих письмах, которые он не удостаивает даже взгляда, тетка Мария Петровна пишет, что добьется, обязательно добьется разрешения и для него, и что в Америке Репнину конечно же не придется торчать целые дни в подвале. Для них начнется новая жизнь. Ее знакомые, князья Мдивани, женившиеся на американках, помнят Репнина.
Когда она нынче увидела, призналась ему Надя, как он поднимается из подвала, у нее перехватило дыхание. Стоя на противоположной стороне улицы, она видела его осунувшееся лицо, и ей показалось, будто голова его отделилась от туловища и плывет к ней по воздуху. Может быть, во всем виновата она. Не будь ее, ему было бы легче. А сейчас она чувствует, их спасение только в тетке.
Она прекрасно знает, прибавила улыбаясь, что в Керчи тетка была влюблена не в Барлова, а в него.
Потом Надя умолкла полуобнаженная, в черном шелке, которого он прежде на ней не видел. Было ясно, что жена его ждет. Репнин смущенно стоял, глядя, как, собираясь лечь, она встала на колени и сбросила свои греческие сандалии, в которых ее ноги выглядели такими красивыми. Она улыбалась и краснела.
Закрыв глаза, она говорила, что отныне и навсегда во всем с ним согласна. Он прав. Даже если речь идет о самоубийстве. Следует поставить точку, когда больше нет смысла жить. Когда мы сами это решим, а не болезни и старость решат за нас. Ждать — глупо и отвратительно. Мы не кошки. Не больные кошки.
Пока он укладывался, Надя еще раз, раскрасневшись, сбегала в ванную.
Репнин никогда не обсуждал с женой интимные стороны брака. Но сейчас этому петербургскому юнкеру, человеку искушенному и вроде бы весьма опытному любовнику, было неведомо, даже после стольких лет супружеской жизни, в чем причина этих ее частых отлучек в ванную комнату. Неведомо было то, что от него она скрывала.
А романтическая и стыдливая русская женщина хотела скрыть от мужа, хотела утаить до своего отъезда, до их расставания, что уже месяц, как она — в так называемом «положении».
На следующий день, в последний день февраля, Репнин действительно решил бросить лондонский книжный магазин. Там не только не думали переводить его во французский отдел, но еще из носильщика, работающего в первую половину дня, превратили в носильщика на весь день. И все это за половинную плату.
Он убедился и в справедливости слов мистера Стро, который предупреждал его, что легче попасть в рай, чем войти с чемоданом в автобус во время дождя — а когда в Лондоне его нет?
В тот самый день Репнин сказал мистеру Стоуну, что работу пяти коллекторов, сбор книг и передачу их в приемный пункт на углу улицы легче и быстрее мог бы выполнять один человек, если его посадить рядом с водителем «комби», на котором все эти книги перевозят в магазин. Этот человек, разъезжая по адресам, поднимался бы на третьи и четвертые этажи и сносил бы с этих третьих и четвертых этажей книги прямо в машину. А затем, покончив с одним делом, снова садился бы рядом с шофером и ехал дальше.
Однако после этого разговора с мистером Стоуном у него опять произошла стычка в коллекторской.
Неизвестно, каким образом мистер Стро и другие коллекторы узнали о предложении Репнина, но когда он вошел в комнату, намереваясь выпить чаю, все на него набросились. Разве что не вытолкали его вон, за дверь.
Мистер Стро кричал, чтобы Репнин убирался ко всем чертям (он сказал: to hell), к тому же назвал его предателем (blackguard). По-видимому, кричали они, он мечтает остаться здесь единственным коллектором и просто-напросто заграбастать себе их куски хлеба?