Роман о Лондоне
Шрифт:
Весь дрожа от ярости, Репнин пытался урезонить товарищей и успокоить, а потом повернулся и вышел из коллекторской. Мистеру Блюму в тот вечер он заявил, что больше сюда не придет. С него хватит.
Однако Наде вечером ничего об этом не рассказал.
Через три дня Репнин получил письмо от мистера Стоуна с жалованьем за последнюю неделю и с извещением об увольнении, поскольку, говорилось в письме, он сам хлопнул дверью.
Затем с биржи труда из Мелибоуна ему сообщили, что снимают его с учета как неплательщика страховых взносов и как человека, своевольно покинувшего рабочее место. Теперь он может обращаться к ним
Когда в тот вечер Надя возвратилась от графини, оставив ей сотню своих последних эскимосов, Репнин просто извинился, что не успел к ее приходу приготовить ужин.
Сказал, что окончательно расстался со своей работой. В книжный магазин он больше не вернется.
Молча, совсем спокойно он стал готовить чай. Молчала и Надя. Она сидела на кровати и не сводила с него глаз. Вероятно, желая его утешить, сказала, что рада и что теперь, до самого ее отъезда из Лондона они смогут все время быть вместе.
Репнин по-прежнему молчал. Он двигался, словно некий механизм, состоящий из колесиков и приводных ремней. Черные глаза его горели, и огромные белки были воспалены. Заметил лишь, что ей было бы лучше, если бы он вообще не существовал.
Вероятно, пытаясь скрыть от жены свое отчаянье, которое на этот раз охватило его с большей, чем когда-либо прежде, силой, он, иронически улыбаясь, начал тихо, по-русски читать любимые стихи Гумилева:
Я вежлив с жизнью современною,
Но между нами есть преграда…
РАССТАВАНИЕ
Март и апрель (Avril la grace) пролетели в тот год для русской эмигрантской пары в Лондоне очень быстро — с расцветающими аллеями и каштанами в парках, с белыми лебедями на прудах, со всеми прелестями ранней весны. Но словно призрак маячил перед этими двумя людьми май. Они страшились грядущей разлуки, после двадцати шести лет совместной жизни. И хотя, во всяком случае им так казалось, их разлука должна была продлиться всего несколько месяцев, сердце холодело при мысли о ней. Последние четыре дня перед отъездом жены Репнин жил словно в тумане. Совсем лишился сна. Ночью лежал, притворяясь, что спит.
А Надя, как это ни странно, в те дни даже не всплакнула. Она была бледна, но внешне спокойна и очень красива, хотя ее лицо утратило живость и стало похоже на маску. У русских женщин перед расставанием часто бывают такие лица.
Утром, в день отъезда мужа или брата, когда те еще только просыпаются, женщины, давно позабывшие на чужбине о роскошных туалетах, оказываются уже полностью убранными и одетыми. Накануне отъезда Надя выглядела помолодевшей, красивы были ее ноги, грудь, все тело, впрочем, лишенное излишней чувственности. Ее шаги были еле слышны. Голос звучал как-то удивительно спокойно.
Когда они целовались, губы ее становились пунцовыми, словно рассеченное сердце.
Сейчас, в их комнате на восьмом этаже она двигалась уверенно и бесшумно, будто решила остаться здесь навечно. Она напоминала танцовщицу, которая долго кружилась-кружилась и, наконец, замерла, запыхавшись. В эти последние лондонские дни Надя стала очень молчалива.
Повинуясь мужскому инстинкту, перед отъездом жены Репнин хотел четыре последних ночи посвятить страсти.
Но ничего не вышло.
Она вела себя так, что он почувствовал — она этого не хочет. Он не знал, как это понять. Он не забыл одну из недавних ночей, когда они до зари были вместе в ее постели и когда она с небывалой прежде страстью отдавалась любви. В какой-то момент она даже показалась ему более сильной, горячей, бесстыдной, чем когда-либо. Была ненасытной, податливой. Как-то вульгарно раздалась в талии. И ноги стали такие сильные.
Однако в последние перед ее отъездом четыре ночи она не подпускала его к себе.
Все эти дни она проходила в одном и том же платье, очень красивом, но не дорожном. С улыбкой уклонялась от его объятий. На ней было то самое платье, в котором в Париже она показалась великому князю, и тот сразу же спросил: кто эта женщина?
В последние дни, все время после обеда вплоть до того часа, когда они, по обыкновению, отправлялись гулять по берегу Темзы, где стоит на причале полярное судно капитана Скотта, жена проводила в постели. Ставила какие-то пластинки, слушала и повторяла английские слова на американский лад. Репнин над ней даже подсмеивался. Когда она, задумавшись, умолкала, развалившись на шотландском пледе, муж рассматривал ее, в ее старом платье, едва прикрывавшем колени. Надя была очень привлекательна.
И она не сводила с него глаз. Смотрела как на незнакомого человека.
Между прочим, как-то походя сообщила, что в эти дни многое из их вещей распродала. Продала и свою швейную машинку.
Багаж уже был отправлен на судно. Рядом с кроватью стоял, лишь один легонький чемодан. Показала на полочке в ванной новую электробритву — ее подарок ему перед отъездом. Так, мелочь. Репнин сначала расстроился, незачем было тратиться. Потом заметил, что их комната очень изменилась, она уже не напоминала как прежде помещение старьевщика, набитое всяким барахлом. Жена сказала, что эта комната — собственность старой графини Пановой.
В день отъезда в семь часов утра Репнина разбудил звонок будильника. Он изумился, увидев, что жена, уже совсем готовая, сидит возле его кровати, глядя в окно. На столике был накрыт чай. Надя напомнила ему — они отправляются ровно в восемь, попросила не медлить и поскорей одеваться. Еще не пришедший в себя от ее поведения в последние дни, Репнин снова был поражен тем спокойствием, неожиданным спокойствием, с которым она оставляла комнату, в которой они поселились прошлым летом и где рассчитывали прожить долгие годы. От него не укрылось странное расположение духа жены, но было очевидно, что она владеет собой, поэтому он попытался тоже быть внешне спокойным и, чтобы облегчить разлуку, вел себя так, словно речь шла о загородной прогулке, всего на несколько дней. Он одевался в ванной, быстро.
В какой-то момент Репнин взглянул на нее оттуда и увидел ее, стоящую в ожидании его у окна. Она смотрела вниз, на Лондон. В то утро она была не только поразительно красива, но как-то особенно одета. На спинку стула был брошен синий плащ, а сама она была в роскошном платье, совсем не похожем на те, что надевают в дорогу. Выйдя из ванной, он заметил на столике, возле приемника ее фотографию, на которой она снята в том же самом платье. Приемник стоял рядом с его кроватью, раньше его там не было, она его оставляла ему.