Роман с пивом
Шрифт:
— Ну, ему не впервой.
— Он что, всегда так делает? — спросила Лаура.
— Да нет, не то чтобы он как-то особо зацикливался на голой заднице, — стал пояснять Маршал, — просто у него проблемы в отношениях с представителями власти, он всегда ужасно волнуется, когда их видит, и чаще всего его волнение обретает такие вот странные округлые формы голых ягодиц.
— А-а.
Анализ просторов души Хеннинена прервал продолжительный и на удивление довольный рык, прозвучавший где-то совсем неподалеку. Покрутив головой во все стороны и тщательно оглядев окрестности, заметили, что здесь же на лужайке, метрах в двадцати от того места, где сидели, расположился совершенно заросший мужик. У него был потертый зеленый рюкзак, и он достал оттуда пачку жирного молока, которую, очевидно, носил там открытой уже давно. Он поднял
Как только он понял, что за ним наблюдают, тут же собрал все свои манатки и, не поднимая глаз, затрусил в сторону кабинок для переодевания: он, вероятно, относился к тому подвиду бродяг, которые совсем не терпят публичности.
— И что теперь? — спросил Жира через некоторое время, после того как взгляды их снова вернулись в круг близких предметов и они еще немного помолчали. Вопрос этот так и остался висеть в воздухе, полный надежды, необычайно тихий и продолжительный в свете тех ожиданий, что на него возлагали.
Из кустов выбралась на свет ворона, дела у которой явно шли не очень хорошо, она подобралась к тому месту, где сидел Хеннинен, и стала склевывать оттуда что-то микроскопическое. Позади кабинок для переодевания находилась баскетбольная площадка, по обеим сторонам которой, под корзинами, копошилось по группе, а в центральном круге метался тощий мужик, крича «дайте, я брошу, я бывший баскетболист». Никто его не прогонял, так он и кричал. За баскетбольной площадкой на искусственном поле гонялись за футбольным мячом сразу несколько команд, издалека казалось, что все играют против всех. Где-то там на краю поля у одной из команд этой игрушечной лиги мяч вылетел в аут, послышался тяжелый скрежет трамвайных тормозов.
— Я, пожалуй, пойду поищу Анну и Марьятту, — сказала Лаура.
— На хрена? — спросил Жира.
— Чего?
— Да ладно, не обращай внимания.
— Что ж они такие пугливые, Анна и Марьятта, чего они так сиганули-то, а?
Теперь, когда их имена были известны, этот вопрос казался вполне естественным, вообще удивительно, что за такое короткое время произошло два вполне естественных и одно экстраординарное событие.
— А кто их знает. Они весь день были какие-то мутные. Идиотки.
— Надо бы, это, проследить за ними, — сказал Жира и понял, что прозвучало это несколько излишне заботливо, а потому он тут же принялся лениво почесывать свой живот.
— Эти придурки забрали всю выпивку, что ж мне теперь делать?
— Отбирать у нас, стариков, они не посмели, — сказал Жира, — ты тоже можешь взять.
— Что же мы будем делать с Хенниненом? — спросил Маршал.
— Понятия не имею. Может, пойти спросить у какого-нибудь шерифа в конторе, а то я не знаю, куда его повезли.
— А может, лучше просто подождать его здесь, — сказала Лаура и усталым жестом отклонила протянутую ей Жирой бутылку пива, которую он достал из пакета. После того как бутылка не подошла, он стал, гремя, запихивать ее обратно в пакет.
— Да уж, — сказал Маршал, — сложно что-то сказать.
— Слушайте, а я вам рассказывал историю про пиво в пакете? — неожиданно спросил Жира, словно к нему после непродолжительного перерыва вновь подключили питание. — Просто вдруг вспомнил в связи с этим пакетом и пивом.
— Рассказывал, на хрен, я же сам там был, — сказал Маршал.
— Да, но она-то не слышала, забыл, как тебя зовут.
— Лаура, — сказала Лаура, которая в самом деле была Лаурой.
— Ну вот, прости. Так вот, Лаура — она не была и не слышала.
— По-моему, у нас и без твоих бородатых анекдотов есть над чем подумать.
— А мне кажется, это история будет очень кстати.
— Да рассказывай уже, — сказала Лаура.
— Ты же собиралась идти искать своих подруг, как их там зовут, я снова забыл. То есть Марьятту я, конечно, помню, у нас с ней было одно общее дело, но не с этой Марьяттой, а вообще с именем. То есть я, конечно, не имел в виду, что тебе надо уходить, ты вообще клевая, эх, ё-мое, похоже, я снова влип в ситуацию и теперь говорю, как какой-нибудь, на фиг, герой-любовник. В общем, боюсь, что буду не в состоянии слушать россказни Жиры. Вот.
— А я послушаю, — сказала Лаура.
— Вот и хорошо, — обрадовался Жира.
— Я хорошо умею слушать.
— Уж постарайся,
Но история была такая короткая, что долго рассказывать не пришлось. Суть была в том, что в каком-то кабаке незадолго до закрытия заказали полные кружки пива, и не зная, что делать, попросили принести полиэтиленовый пакет и вылили все пива туда в пакет, а потом шли по улице и сосали по очереди, через дырочку в уголке. История на самом деле была совсем коротенькая, и, рассказав ее, Жира весь как-то сжался и потускнел, он, наверное, думал, что ее хватит надолго, наверное, думал на целый роман хватит.
— Пожалуй, мне пора, — сказала Лаура. — Что-то совсем не хочется оставаться здесь с такими, на фиг, героями.
Она встала и пошла прочь к кустам, которые совсем недавно проглотили ее подруг. Жира остался сидеть на месте с таким видом, словно всерьез задумался над тем, ушла ли она из-за пива в пакетике или просто ушла.
Одинокий порыв ветра принес фрагмент визга с американских горок ближайшего луна-парка. Маршал негромко вздохнул, словно бы в подтверждение чему-то или просто так, затем лег на спину и задумался о предстоящем нелегком выборе, который, в сущности, сводился к тому, отдать ли предпочтение Хеннинену или девушкам, которые на самом деле были откровенно несовершеннолетние и теперь уже откровенно далеко ушли, а потому, как следует из этих вышеупомянутых причин, в настоящий момент были абсолютно недоступны, с другой стороны, об окончательном месте пребывания Хеннинена тоже не было ни малейшего понятия, и вряд ли в ближайшее время этот вопрос мог как-то проясниться, к тому же если серьезно задуматься, то было во всем этом еще одно обстоятельство, а именно то, что лежать на траве было, как это ни странно, до ужаса приятно, по телу расползлась сонная нега, а в небе пролетела чайка, и все казалось таким умиротворенным, хотя в голове и появилась мысль и не только появилась, но даже пыталась там утвердиться, что летела она совсем не ради удовольствия, а искала себе пропитание или намеревалась что-нибудь разорить или разрушить, но в небе было еще и солнце, и оно какое-то время недвижно висело, всматриваясь в даль, а потом со скрипом закатилось за крышу соседнего дома, прикинувшись пожаром и заглянув напоследок в окна верхних квартир.
Где-то совсем неподалеку завыли сирены пожарных машин, и стало вдруг совершенно непонятно, что же это такое вокруг, и все происходящее смешалось в один большой ком, так что и сказать невозможно, во сне ли все это или наяву или, может быть, в каком-то совершенно новом измерении, пожарные машины продолжали выть, и казалось, а не солнце ли это что-то там подожгло, а может, именно из-за них, из-за машин, стало вдруг очевидным, что ты не где-нибудь, а в парке, лежишь на траве, а все вокруг окутано густой и черной полуреальной пеленой, так что парка и не видно даже, но ты его чувствуешь, чувствуешь, как некую форму, и все же, пожалуй, это был сон, не может такого происходить наяву, и в голове снова зароились всякие мысли о том, что случилось за день, и стало вдруг казаться, что плывешь над каким-то древесным складом, а там внизу доски, доски, а между ними лежит голый Хеннинен, фу-ты, черт! — но на самом деле он был не совсем голый, на нем были массивные генномодифицированные черные туфли, там же вместе с Хенниненом были и те двое полицейских, но они накопили какой-то удивительный заряд сияния и теперь светились, как электрические лампы, и стегали Хеннинена блестящими полуметровыми кабачками, жалкое это было зрелище, этот сон, такой, о котором хочется кому-нибудь рассказать, сразу как проснешься, но который, как ни старайся, невозможно передать словами, и вот уже публика начинает засыпать в середине третьего предложения, но заменить это третье предложение никак нельзя, ведь оно начинается где-то в туманном сумраке на пересечении яви и сна, там, где все похоже на одну большую вращающуюся воронку, и даже сейчас, в этот вот самый момент, было непонятно, что же там происходит, на какое-то время разум все же соглашался на сдельную работу, и тогда события приобретали вдруг некую очередность, опирались, так сказать, на реальную основу, а уж как только процессор начал работать безостановочно, действительность стала снова постепенно восстанавливаться — вначале вернулась темнота, а потом и все земное, воющие пожарные, воющие «скорые», воющие полицейские, а вместе с ними и все другие, тоже воющие, а потом вдруг раз — и стало светло.