Роман со странностями
Шрифт:
Предотъездная неделя оказалась заполненной до предела. Я искал хороший фотоаппарат, и милая сотрудница Русского музея пообещала мне дать свой на несколько дней. Пленка «кодак» была куплена раньше. Что бы там ни было, но я хотел сделать для Виктора снимки.
За два дня до вылета около десяти вечера мне позвонил Кригер.
— Семен, — сказал он каким-то неожиданно веселым тоном, — я через час отчаливаю в Мурманск.
— Самолетом?! — от полной неожиданности отчего-то спросил я.
Он рассмеялся:
— Это ты можешь самолетом, так .как
Я помолчал, стараясь хоть что-то понять в произошедшем. Мы обо всем договорились,. я действительно летел в командировку, вез фотоаппарат, зачем же ему мчаться по тому же делу? Но главное, теперь у меня не оставалось возможности отказаться от ставшей в одной мгновение ненужной поездки.
По сути позиция Кригера легко объяснялась, и от меня не требовалось какого-то домысла. И подписанное обещание не претендовать на то, что должно было принадлежать только ему, и судорожное недоверие, и торопливое желание оказаться раньше меня у Анкудиновых, все говорило об одном: он видел во мне не товарища, а экономического конкурента. По его мнению, результат зависел только от скорости.
Странно! Анкудиновы наверняка сочувствовали Виктору, к ним ехал сын погибшего в ГУЛАГе художника, друга Калужнина, да и моего товарища, но вряд ли их разговор сразу мог превратиться в обещание отдать холсты, пролежавшие в этом доме более полувека. Да и при чем тут я! Боль и досада — все это вспыхнуло во мне. Может, и следовало что-то сказать Кригеру, но я не находил слов.
Утром я вернул фотоаппарат хозяйке. «Никон» был ни к чему. Кригер подъезжал к Мурманску. История неожиданно завершилась.
В Мурманске я вышел из рейсового автобуса около гостиницы «Арктика», дом находился рядом, в нескольких минутах ходьбы. Вероятно, Анкудиновы меня ждали, но то, что там уже сутки находился Кригер, сдерживало.
Вместо дома я повернул на автобусный вокзал, хотелось сразу же взять билет на Мончегорск и уехать сегодня же...
Дул сильный ветер, я невольно поворачивался, чтобы перебороть очередной порыв, а потом, хватаясь за кепку, шел вперед по проспекту.
...И двор, и парадная Анкудиновых были хорошо знакомы — я не раз приходил сюда в прошлый «калужнинский» приезд. Позвонил в дверь, и тут же услышал торопливые шаги, громкие восклицания. Крупный, красивый, с испанской бородкой и усами, Анкудинов стоял, раскинув руки, в кухонном переднике, — я сразу же оказался в его объятиях. Светлана Александровна была рядом, ее добрейшее лицо выражало радость.
На кухне что-то урчало и шкваркало, пахло щами и рыбой, дом явно готовился к праздничному обеду.
Дверь в столовую была приоткрыта, и, пройдя по коридорчику, я увидел Кригера. Виктор стоял, чуть пригнувшись над обеденным столом, и
сосредоточенно рассматривал лежащие рисунки; даже издалека я узнал «уголь» Калужнина.
Мы сдержанно поздоровались.
— Прекрасная графика! — воскликнул Кригер.
Он улыбался. Пожалуй, только холодные глаза выдавали его — в них темнел свинец, как ни старался он подчеркнуть радость по случаю моего прибытия.
Юрий Исаакович объяснил:
— Я дал посмотреть Виктору Львовичу
Вероятно, Кригер успел рассказать Анкудиновым, что мы не расстаемся все пятьдесят лет.
— Я уже с билетом на Мончегорск...
Это вызвало замешательство.
— Как? — огорчилась Светлана Александровна. — Виктор Львович уверил, что вы у нас поживете. Вот кровать, ну зачем же ехать сегодня? Тем более Виктор Львович имеет обратный билет на двенадцать...
Анкудинов, видимо, заметил мое удивление, но понял это по-своему:
— Нет, нет, не волнуйтесь, мы вам обязательно покажем картины, верно, Виктор Львович? Как мы можем Семену Борисовичу не показать живопись? Надеюсь, вы разрешите развернуть рулон?
Все стало ясно.
— Мы их отлично упаковали, — вздохнул Виктор. — Я мог бы показать их Семену и дома.
Юрий Исаакович был расстроен.
— Я запаковал, я и распакую, какая трудность! — воскликнул он. — Нам тоже интересна оценка вашего друга. — Он повернулся ко мне. — Конечно, мы, как вы поняли, картины Виктору Львовичу подарили. Честно сказать, когда пришло ваше письмо о сыне Гальперина, и я, и Светлана этот вопрос моментально решили. Да и не решали, а сказали одновременно: нужно отдать, должна же быть у людей совесть.
Он снова ушел на кухню, а мы, наконец, остались вдвоем.
— Знаешь, — сказал Виктор, — вчера Анкудинов отвел меня в мастерскую и часа три показывал Калужнина; ты прав, это великолепный художник.
На столе лежали листы Василия Павловича, и сангина, и уголь, — я прекрасно помнил и эти пейзажи, и балетные сцены, и его замечательные «ню».
Виктор поглядел на дверь — Анкудиновы крутились на кухне — и рассмеялся.
— Литератору, вероятно, любопытны такие характеры. Я, представляешь, когда приехал, то понял, что они расстроены. И в мастерской, и дома — ни слова об отце. Ждали, что попрошу...
— И ты не просил?
— Терпел. И вдруг они объявили о подарке сами.
— Ну и как живопись?
— Один портрет очень странен. Под Малевича, мне кажется...
Вошла Светлана Александровна, стала расставлять тарелки. Кригер заговорил с ней о Ленинграде, а я вышел на кухню.
Юрий Исаакович все еще жарил рыбу, переворачивал на сковороде и принюхивался. Нет, о том, что произошло перед поездкой, об «обязательстве», которое я подписал по условию Кригера, рассказывать я не имел права.
Анкудинов скинул в тарелку еще порцию рыбы. Погасил газ. И мы вместе пошли в столовую.
Светлана Александровна поглядела на часы, вздохнула — времени до моего отъезда оставалось немного.
— Все, все, граждане! — сказала она. — Обедать. — Она улыбнулась как-то особенно добро и, пожалуй, печально. — Я ведь давно не видела работ Гальперина. Я хочу посмотреть с вами... И попрощаться.
Обед затянулся. Анкудинов в фартуке, с полотенцем в руке носился на кухню. Он возникал то с супницей, то со сковородой, полной рыбы. Приседал на секунду, чтобы выпить с нами, и опять мчался по кухонному своему делу.