Роман-воспоминание
Шрифт:
— Ну вот… И будто бы его хотели вывезти за кордон… В общем, как обычно, слухи… Лучше дайте почитать, мне, лично.
— Пожалуйста.
Я дал ему рукопись, он положил ее в портфель, выпил чашку чая и уехал.
Через несколько дней позвонил и попросил, когда я буду в городе, заехать к нему.
Заехал, и он мне сказал:
— Я заболел вашим романом, его надо публиковать, будем за это бороться. Я хочу только согласовать с вами две вещи. Первое — вы должны пойти на какие-то уступки, ну, знаете, там у вас кулацких детей бросают в снег, уж чересчур жестоко это выглядит. Второе. Главное — поставить наш копирайт, чтобы никто, кроме нас, не мог торговать романом за рубежом.
— Согласен.
— Значит, я могу доложить в высших инстанциях, что у нас с вами полная договоренность?
— Можете.
— Теперь наберитесь терпения и ждите.
— Скоро будет двадцать лет, как жду.
— Тем более, потерпите еще пару недель.
Наиболее доверительные отношения в ВААПе у меня сложились с Эллой Петровной Левиной — умной, деловой, энергичной, в прошлом заведующей литературной частью Театра на Таганке. Первая в ВААПе прочитала «Тяжелый песок», участвовала в его рекламе, я давал ей читать и «Детей Арбата». Ситников ее ценил, был с нею откровенен, она знала о моих с ним переговорах, сказала, что Ситников действует через своего воронежского земляка Стукалина — заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС — фигуру крупную, и «если наш генерал (так она называла Ситникова) взялся за это дело, то доведет его до конца».
Элла оказалась права. В начале сентября позвонил Ситников:
— Вопрос решен положительно. Все, как мы договорились. Роман издадут, а мы начинаем его продавать.
— Кто же его будет издавать?
— Издательство вам позвонит. Приготовьте экземпляр, с поправками, о которых мы договорились, чтобы печатали без задержки… Видите, Анатолий Наумович, «заяц шутить не любит».
В Союзе писателей Верченко сообщил мне хмуро:
— Есть распоряжение печатать твой роман, мы это указание передали в «Октябрь» Ананьеву.
— Но ведь разговор как будто шел об издательстве?
— Почему? Обычный порядок — сначала журнал, потом издательство.
На следующий день я был у Ананьева, отвез ему новый вариант рукописи. Он действительно получил указание печатать роман, будет читать.
Встретились мы с ним только 19 ноября. Восторги были те же, что и при чтении первого варианта, но, к сожалению, и выводы те же.
— Знаешь, Толя, — сказал Ананьев, — напечатают твой роман сейчас, не напечатают — не имеет значения: он уже существует и будет существовать. Все фигуры выписаны великолепно и прежде всего — Сталин. Но в Сталине как раз и заключается главная трудность. У нас есть категорическое указание: произведение, в котором упоминаются Ленин, Сталин, другие исторические деятели, даже враг — Троцкий, должно пройти проверку ИМЭЛа. А ИМЭЛ зарубит роман, ты знаешь, какие там люди сидят. В лучшем случае потребуют выбросить Сталина, а без Сталина роман не существует. Я на это не пойду, не позволю, чтобы моими руками зарубили такой роман. А без заключения ИМЭЛа Главлит даже не будет его рассматривать. Вот какой получается заколдованный круг. Из этого круга можно выйти, только если будет решение ЦК о его напечатании. Роман политический, это политическая акция, и от меня ничего не зависит, я имею только телефонный звонок Верченко: «Поработай с автором в пределах разумного». Я ему ответил: «Роман можно печатать только в таком виде или не печатать».
Итак, все возвращается на круги своя.
Поехал к Ситникову, рассказал о встрече с Ананьевым. На сей раз Ситников не был так оживлен, как при последнем нашем телефонном разговоре, где он упомянул про зайца, не любящего шутить.
— Да, — сказал Ситников, — я ощущаю саботирование. ЦК не дает письменных указаний, только по телефону, и указание было ясное — публиковать. Речь шла об отдельном издании, но кто-то, на ходу, перевел дело на журнал.
— Чтобы легче было угробить.
— Допускаю, сопротивление роману нарастает, его придется преодолевать.
— Боюсь, ничего у вас не получится, Василий Романович.
— Почему?
— Далеко зашел процесс, все уже необратимо, упустили момент.
— Какой момент, что вы имеете в виду?
— Момент, когда можно было разделаться со Сталиным.
Он внимательно посмотрел на меня, хорошо понимал, о чем я говорю, но ответил так:
— Между прочим, Анатолий Наумович, из вашего романа вытекает, что «думать» надо было еще шестьдесят лет назад.
— Да, вы правы. Хотя и позже были возможности, при Хрущеве, например, их не использовали. А сейчас… Сейчас перспективы весьма сомнительные.
— Будем надеяться на лучшее. Терпите, придут новые люди, молодые, все изменится.
Я обвел взглядом его кабинет. Он поймал мой взгляд, усмехнулся…
— Анатолий Наумович, здесь со мной вы можете говорить о чем хотите. Я полностью доверяю вам, надеюсь, вы доверяете мне.
— Так вот, Василий Романович… Будем смотреть на вещи трезво: что такое Черненко? Мягко говоря, фигура временная. Но, глядя на него, каждый секретарь обкома думает: «Господи, если такой может управлять государством, то почему не смогу я? Да я еще лучше смогу, я единолично справлялся с областью, с краем, почему же со страной не управлюсь?!» Политики они никакие, а командовать привыкли. Так что каковы они будут, эти новые, молодые, мы не знаем.
— Поживем — увидим. За откровенность спасибо.
Вечером мне позвонил Ананьев и попросил завтра днем быть в редакции.
Приезжаю. Ананьев объявляет:
— Верченко в отпуске, его замещает Сартаков (маловыразительная личность, которого писатели с насмешкой называли «Сартаков-Щедрин»). Вчера он мне звонит: «Срочно пришлите редакционное заключение, что роман Рыбакова печатать нельзя. Этого требует ЦК». Понимаешь, хотят спрятаться за мою спину. Я такое заключение дать отказался. Он говорит: «Дело ваше, но завтра пришлите ответ на мой запрос». Я всю ночь думал, что ему ответить, и вот утром сочинил такую бумагу… На, читай…
Я прочитал:
«Роман „Дети Арбата“ получен не из Союза писателей, а от автора. Роман написан большим мастером литературы. Однако печатание его сложно, так как трактовка образа Сталина не совпадает с существующими точками зрения на эту фигуру. Кроме того, судьбы героев не завершены, автор продолжает свое повествование, поэтому высказывать сейчас какое-либо суждение о романе преждевременно. Роман автору возвращен».
— Ну как? Может быть, что-нибудь тебя не устраивает?
— Отсылай в таком виде. Но ты пишешь, что роман мне возвращен.
Он вынул из ящика стола рукопись:
— Бери. Иначе я буду вынужден сдать ее в ИМЭЛ.
— Нет, уж лучше пусть полежит у меня.
Новый год мы встречали с Таней вдвоем. Ушедший год начался с ареста рукописи на таможне, затем роман обсуждался на закрытом секретариате Союза писателей, читался в ЦК партии, побывал в ВААПе, направлялся для публикации в «Октябрь» и в итоге вернулся опять ко мне, в ящик письменного стола. Что ожидает его в наступающем 85-м году? За удачу «Детей Арбата» мы с Таней и выпили.