Роман-воспоминание
Шрифт:
— Ну, Анатолий Наумович, отзывы эти нам передали для поддержки романа.
— Да. Публикация романа — серьезная антисталинская акция. Именно на этой акции все и настаивают.
Он молчал некоторое время, обдумывал, потом сказал:
— Вы меня не убедили в отношении убийства Кирова. Но ваша убежденность, что роман необходимо издать, на меня подействовала. Договоримся так: прочитайте снова роман, внесите поправки, какие считаете нужными после нашего разговора. Подумайте, подумайте, где можно.
— Я, конечно, прочитаю, но в концепции романа
— Понятно, понятно, просто учтите наш разговор. И дайте мне. Только первый экземпляр, а то я читал совсем слепой, больше не могу. Ведь все ко мне несут, видите… — он показал на толстую папку, — новый роман Дудинцева «Белые одежды».
— Дудинцев — герой. Он писал этот роман много лет, голодал, бедствовал после разгрома «Не хлебом единым», а все же работал! Хороший роман, я его читал.
— Возможно, только очень большой, страшно за него браться.
— Зачем вам приносят рукописи, Александр Николаевич? Дайте свободу, чтобы люди могли говорить, что хотят. Сами дайте, от имени советской власти. Хватит страха, запретов, невыносимо уже.
— Ладно, ладно, все образуется…
Он встал, проводил меня до двери.
— Приносите роман, только просмотрите, просмотрите. Ведь роман ваш попал ко мне как к частному лицу, а теперь вы дадите мне его официально, значит, надо будет принимать решение.
Я остановился в дверях.
— Только без ИМЭЛа, Александр Николаевич, ИМЭЛ должен заниматься историческими трудами, а не художественными произведениями.
— Посмотрим, посмотрим, дайте мне хороший экземпляр.
— Ну как? — спросила Таня в машине.
— Трудно сказать… Человек, видимо, неплохой, смекалистый, но растерянный. Власть взяли, а что с ней делать, не знают.
Таня сидела на заднем сиденье, я повернулся к ней:
— Я тебе прочту четверостишие, скажи, кто автор.
Портретов Ленина не видно, Похожих не было и нет. Века уж дорисуют, видно, Недорисованный портрет.— Не знаю, кто автор. Почему ты спрашиваешь?
— Яковлев сказал, что у них дома висел только портрет Ленина. Вот и вспомнилось… Едем, запишем этот разговор, придется снова вкалывать: он требует переделок. В общем, «побредем ужо, Марковна».
Танино отчество — Марковна, как и у жены протопопа Аввакума. И когда предстоял очередной круг работы, я повторял его слова: «Побредем ужо, Марковна», добавляя от себя: «голубушка моя милая».
34
Снова за работу, в который раз! 938 страниц! Конечно, каждое новое прочтение, новая редакция улучшают текст. Но менять ничего в главном я не буду. Уберу кое-какие резкости, завуалирую некоторые обобщения, читатель все поймет.
От работы отрывают, непрерывно звонит телефон, один за другим приезжают иностранные корреспонденты, я им говорю: «Опубликуют роман, все узнаете», но они, дотошные, расспрашивают, сообщают: «В Москве готовится литературная бомба…»
Разыскал я Шатуновскую, дозвонился, она болеет, попросила позвонить недели через две. Говорила слабым голосом, неохотно: или совсем плоха, или не хочет обсуждать «кировскую» тему, может, запретили?..
24 июня открылся съезд писателей, теперь уже не РСФСР, а СССР. Докладчику, Маркову, стало плохо на трибуне, увезли в больницу, доклад за него дочитал Карпов.
Перед съездом Гранин обещал сказать в своем выступлении о моем романе. Не сказал. Спрашиваю: почему? Отвечает: «Верченко отсоветовал, мол, будет хуже для романа».
На следующее утро я позвонил Яковлеву.
— Он уезжает на съезд писателей, — ответил секретарь, — позвоните вечером.
— Вот со съезда я и говорю.
Подействовало. Яковлев курирует съезд. Соединили.
— Александр Николаевич, — говорю, — я разыскал Шатуновскую, есть ее телефон, со мной она говорить не стала, а вам, конечно, скажет, где материалы по Кирову.
— Материалы и без Шатуновской можем найти. Дело в политической целесообразности возвращения к этому вопросу, — сухо ответил он.
— Смотрите… Второе: на съезде о романе хотел говорить Гранин, но ему не позволили, выкручивали руки, как и Евтушенко на прошлом съезде.
— А что, выступление Гранина помогло бы роману?
— Конечно, это общественное мнение.
Он нетерпеливо возразил:
— Анатолий Наумович, кто может Гранину выкрутить руки? Или тому же Евтушенко? Они сами кому хотите выкрутят руки.
— Ладно, и, наконец, последнее. Я сделал новый вариант романа, снял то, что вас не устраивало. Как мне его вам передать?
— Это вопрос техники. Я читал роман как частное лицо, теперь он должен пройти официально через определенные инстанции. Наш отдел культуры пусть почитает, и Союз писателей пусть обсудит, свое мнение выскажут.
— Поправки дали вы, Александр Николаевич, я работал над вашими поправками, пожалуйста, посмотрите, сделал ли я то, что вы предлагали. Никому, кроме вас, я роман не дам, а вы уж решайте — будете роман читать или передадите в отдел культуры, в Союз писателей, в архив, в Театр сатиры, в Госцирк, наконец, кому угодно, это уж дело ваше.
— Анатолий Наумович, зачем вы так?!
— А как еще, Александр Николаевич?! Мы с вами сидели два часа, все вроде бы обговорили, я месяц работал, это ведь не очерк, роман, почти тысяча страниц. А теперь вы отдадите его людям, которые не знают о нашем разговоре, не знают о той работе, которую я проделал. Они сами накидают мне еще тысячу поправок, на это они мастера. Мой роман, Александр Николаевич, — это не футбольный мяч, который можно гонять от одного игрока к другому.
— Ну, хорошо, хорошо, не нервничайте, приносите роман, отдайте Кузнецову, я его предупрежу.