Роман-воспоминание
Шрифт:
Этот разговор был утром, а на вечернем заседании съезда ко мне подошел Баруздин.
— Толя, со мной беседовал Александр Николаевич Яковлев, хвалил твой роман.
— Очень хорошо, печатай.
— Он сказал, что надо кое-что сделать.
— Я все сделал, печатай, печатай.
— Прямо с колес я пустить не могу. У нас очень большой портфель, писатели ждут по году.
— Несерьезно, Сережа. Ты имеешь указание секретаря ЦК партии. Чего тебе еще нужно?
— Никакого указания Яковлев не дал, я ему жаловался, что не пропускают Тендрякова, и он сказал: «Есть еще интересный роман Рыбакова». Это
— Я ваших тонкостей не понимаю, решай: будешь печатать роман или нет?
— Я должен подумать, мы еще вернемся к этому, — уклончиво ответил он.
Итак, Яковлев осторожно зондирует почву, возможно, после нашего утреннего разговора хочет действовать через Баруздина. Но отношение Баруздина к роману, а главное, к Сталину мне известно, нахлебаюсь я с ним.
Тут же разыскал Ананьева:
— Торопись, Толя, один главный редактор журнала уже закидывает удочку насчет романа.
— Кто этот главный редактор?
— Сказать не могу, не имею права. С ним говорил Яковлев, одобрил роман.
— Обманул тебя твой главный редактор. Ничего ему Яковлев не мог сказать, ведь он не читал романа, так ведь? Читал Яковлев твой роман?
— У него спроси.
— И спрашивать не буду. Съезд заканчивается, слышал выступления? Хоть один произнес это имя?
— Какое имя?
— Сталина. Его даже упоминать нельзя — ни за, ни против. А ты хочешь, чтобы твой роман напечатали. Ты знаешь мое отношение к «Детям Арбата». Два года уже, как я с ними разбежался, а меня мордой об стол. Второй раз не хочу.
Получили от машинистки новый вариант романа. Вычитали с Таней. Ошибок полно, надо забеливать, подклеивать, перепечатывать абзацы, страницы…
Отвез рукопись в ЦК Кузнецову, помощнику Яковлева. Он забыл выписать мне пропуск, но охранники, узнав, что я автор «Кортика», связались с ним, пропустили. Кузнецов долго извинялся: думал, я знаю его внутренний телефон, позвоню снизу. Сын бывшего секретаря Ленинградского обкома А. А. Кузнецова, расстрелянного по приказу Сталина в 1950 году по известному «Ленинградскому делу», относился ко мне с симпатией. Красивый брюнет лет сорока, однако глаза типично «псковские» — серые, холодные, смотрят прямо на собеседника. Но и я, как всегда в таких случаях, вперся в него взглядом. Опустить глаза пришлось ему.
Я положил на стол рукопись и письмо Яковлеву, где коротко изложил, что именно я сделал, и повторил, что ни в каких обсуждениях участвовать не буду, его, Яковлева, требования выполнил, этот вариант последний, прошу или передать роман для публикации, или вернуть мне, я сам решу его судьбу.
Кузнецов прочитал письмо, покачал головой.
— Но ведь сейчас положение в Союзе писателей изменилось, выбрано представительное бюро, так сказать, мозговой центр, теперь сами писатели будут решать судьбу литературы.
— Бюро — это аппаратные игры, Валерий Алексеевич, мертворожденная организация. Власть у тех, у кого на столе правительственный телефон — вертушка, они по-прежнему будут душить литературу. Я свой роман на удушение не отдам, так прямо и скажите Александру Николаевичу.
— Александр Николаевич будет огорчен, он да и все мы считаем, что на съезде многое сдвинуто с места.
— Будут публиковать правду, тогда можно будет говорить о достижениях. Все остальное, простите, болтовня.
— Тут про вас ходит много разговоров, говорят, вы сидели…
Я кивнул на рукопись:
— Прочитайте, все узнаете.
— Обязательно… Говорят, вы воевали…
— Да, в Восьмой гвардейской армии.
— Это та, что была под Сталинградом Шестьдесят второй?
— Та самая.
— А вы знаете, эту армию создал Колпакчи, мой тесть, я женат на его дочери.
— Колпакчи — знаменитый генерал, хорошо воевал. На фронте мы это имя слышали. Жаль, погиб так нелепо.
— Да, авиакатастрофа… Хорошо, Анатолий Наумович, ни о чем не беспокойтесь, все передам Александру Николаевичу — и рукопись, и нашу беседу.
Второй раз Яковлев читать роман не будет, но «по кругу» его не пустит. Скорее всего, передаст Баруздину, скажет, что он от меня требовал, — пусть Баруздин проверит, внес ли я эти поправки, и вообще пусть посмотрит и решит как главный редактор. Мои предположения оправдались частично: Яковлев сказал Баруздину о поправках, но рукописи не переслал — переслать рукопись значило бы дать письменную директиву о публикации. Такой директивы Яковлев давать не хотел, все на словах: обычная цековская манера. 9 августа Баруздин мне позвонил, в тот же день на даче в Переделкине я ему передал рукопись, через неделю он прислал мне свой отзыв. Приведу его заключительные абзацы:
«1. Надо снять письмо Николаева Сталину, дабы версия о причастности Сталина к убийству Кирова не была воспринята как реальный факт.
2. Нужен небольшой, но емкий, оптимистический эпилог романа. Негоже заканчивать роман словами: „Россия зальется кровью“.
3. Сталин по-прежнему рисуется как откровенный „злодей“, циничный, трусливый, слабый, без конца внутренне спорящий с Лениным, в грош не ставящий своих соратников, неуважительно говорящий о русских и евреях, наконец, как нетерпимый, капризный интриган и т. д. и т. п… Невольно возникает вопрос, как же после смерти Ленина мы под руководством этого „злодея“ превратили нищую Россию в развитое государство, победили фашизм и как, наконец, под его же руководством восстановили разрушенную немцами страну?..
Поскольку роман по своему объему для журнала неподъемен, встает вопрос о журнальном варианте объемом 18–20 листов. Автор должен убрать из него все категорические излишества по части образа Сталина».
Мой ответ был коротким: «Понятие „журнальный вариант“ — сомнительно. Если роман поддается сокращению, не теряя смысла и художественных достоинств, его надо сократить и в книге. Если он эти достоинства теряет, его нельзя сокращать ни в журнале, ни в книге. Поработаем, и тогда определится окончательный размер публикации».
Сергей Баруздин был человек писучий, ответил и на это письмо. Привожу из него некоторые строки, показывающие, «откуда растут ноги»:
«…путем сокращения убрать одностороннее, сугубо субъективное изображение Сталина. Зная соображения А. Н. Яковлева из первоисточника, я не убежден, что ты воспользовался всеми его советами. Договоримся так: „Дети Арбата“ прочитают мои товарищи по редакции, соберемся, попытаемся прийти к общему знаменателю».