Роман женщины
Шрифт:
Леон поклонился.
— Мы принимаем по четвергам, — сказал граф, — и я надеюсь, вы не откажетесь посетить нас; вы всегда застанете де Бриона подле графини.
Леон отвечал стереотипной фразой и поклоном.
— Мне бы хотелось по секрету спросить вас кой о чем, — шепнул маркиз Эмануилу.
— Граф, — сказал Эмануил, — позвольте мне оставить вас на минуту.
— У графини две дочери? — спросил Леон.
— Нет, одна.
— Блондинка или брюнетка?
— Блондинка.
— Я никогда не видел ее ни вместе с графом, ни с графиней.
— Неудивительно, она недавно приехала из пансиона.
— Она чудно хороша!..
— В самом деле?.. Брюнетка тоже прекрасна, — поспешил прибавить Эмануил.
— Это ее родственница?
— Нет, это ее подруга; она уезжает завтра.
— Мадемуазель д’Ерми мне больше нравится, а вам кто?
— Мне тоже, — проговорил Эмануил с невольной улыбкой.
— Кстати, я был в ложе Юлии, она не перестает говорить о вас. Вам не угодно ее видеть?
— Конечно, нет.
Они расстались: Эмануил пошел в ложу графини, Леон к Юлии.
— Блондинка и есть девица д’Ерми, я узнал это от де Бриона, — сказал Леон, садясь около Ловели, которая выразила свое нетерпение, услышав, что де Гриж толкует о предмете, так мало для нее занимательном.
— Только-то
— И еще представил меня графу, который принимает по четвергам и у которого я могу всегда встретить Эмануила.
— Уж не принадлежит ли он к числу обожателей графини? Эти политические люди всегда имеют такие чудовищные связи…
— Я скоро узнаю истину, бывая каждый четверг у графа…
— Чтоб ухаживать за матерью…
— Не угадали, чтобы видеть дочь.
— У вас есть место в оркестре? — спросила Юлия.
— Разумеется.
— Так доставьте мне удовольствие, займите его, — сказала полушутя, полусерьезно Юлия, — я решительно не видала ничего несноснее вас сегодня.
И Леон вышел, поцеловав ее руку. Во время антракта он встал с места и, оборотясь спиною к сцене, последовал общему примеру молодежи, т. е. принялся рассматривать публику.
— Посмотри, — сказала шепотом Клементина, обращаясь к своей подруге и показывая ей на Леона, — видишь ли ты молодого человека, который послал улыбку той даме, о которой ты сейчас спрашивала.
— Вижу, так что же?
— То, что если б я могла выбрать себе мужа, то я, не колеблясь, вышла бы за него замуж.
— Я бы сказала, что у тебя дурной вкус; потому что он слишком хорош собою, чтобы мог быть порядочным мужем.
По окончании спектакля Леон проводил до кареты Юлию, которая приехала одна в оперу.
— Вы не позволите мне отужинать с вами? — спросил он.
— О, ни за что!
— Ну не сердитесь же! — прибавил он и удалился.
VIII
На другой день уехала Клементина, сопровождаемая Марианной, которая должна была ее отвезти к тетке, где Клементина могла провести еще несколько времени до возвращения в пансион. Нет надобности рассказывать, что отъезд ее сопровождался сожалением, поцелуями, слезами, обещаниями писать и клятвами вечной нерушимой дружбы.
Любовь — до такой степени эгоистичное чувство, что Мари почти обрадовалась отъезду своей подруги. Теперь уже никто не мешал ей отдаваться вполне тем мыслям, которые наполняют уединение любящей и любимой женщины. Мари не разбирала даже того ощущения, которое произвел в ней отъезд ее приятельницы: она помирилась с ним без усилий. Не станем же и мы следить за малейшими подробностями ее жизни, а пускай она сама расскажет нам о том состоянии, в котором была ее душа и ее сердце. Спустя несколько дней после отъезда Клементины, Мари получила от нее письмо следующего содержания:
«Милая подруга. Против моей воли, я ужасно скучаю, и ты этому невольная причина. Я провела три дня у моей тетки в Риевиль, в этом очаровательном уголке, тебе известном, где весною все домики похожи на корзинки, украшенные розами; но теперь розовые кусты отцвели давно, и в это время года наша скромная деревушка, хотя и походит еще на корзинку с цветами, но только цветы уже завяли. Тетка моя живет все еще в том же домике, в котором ты провела два или три праздника пасхи. Этот домик показался мне храмом уединения и печали, так что я тотчас же изъявила желание отправиться к мадам Дюверне. Это ты заставляешь меня желать этого, как единственного развлечения.
Сегодня утром я приехала в Дре. Здесь моя грусть сделалась еще невыносимее. В доме тетки ты провела несколько дней, тогда как здесь мы прожили с тобою годы. Я нашла мою комнатку в том же самом виде, как и оставила ее, но в продолжение многих часов я не смела войти в твою, так я боялась не найти в ней тебя. Наша старая кастелянша, которую мы прозвали «m'ere Jupon», отворила мне ее с таким равнодушием, как будто ей и в голову не приходит мысль, чтобы кто-нибудь мог обращать какое-либо внимание на подобные безделицы. Она предложила мне выбрать из них или ту, которую я занимала до вакансий, или твою. Я выбрала последнюю.
Каждый день мы говорим о тебе с мадам Дюверне. Она тебя очень любила: я заметила, как выступали на ее глазах слезы, когда я рисовала ей ту улыбающуюся будущность, которая, как я думаю, тебя ожидает.
Как все скучно здесь: деревья голы, виднеющиеся вдали поля — безлюдны. Твои голуби, кажется, тоже чувствуют твое отсутствие. Стало холодно, в саду сыро и потому рекреационное время проводим в классах, в пять часов уже темнеет, и я принуждена писать тебе при тусклом свете лампы. Что я буду здесь делать без тебя? Пиши мне, письма твои будут моим развлечением; пиши мне часто, всегда; говори мне о твоем счастье, напоминай обо мне твоим родителям. Жалеют ли они обо мне? Как приятно прошло для меня время в Поату, и как скоро оно прошло!.. Не понимаю, отчего жизнь показалась мне вдруг такою печальною. Мое сердце так полно тоски, как будто я в другой раз потеряла своих родителей. Я воображаю, что никогда более не вернется ко мне прежнее счастье. Не забудь своего обещания — венчаться в Дре. Я захвораю, если ты не сдержишь слово.
А де Брион?.. Здесь все интересуются тобой. Старик священник еще здравствует. Он в восторге — под его покровительством основывается женский монастырь, который будет воздвигнут на прелестном месте; у его подножия расстилается зеленая долина, в которой мы гуляли так часто.
Прощай, милая, добрая Мари; я не пишу тебе более, боясь наскучить; но зато прошу тебя написать мне предлинное письмо, собственно о себе самой. Преданная тебе Клементина Дюбоа».
Мари тронуло это письмо, перенеся ее в то время, когда, оставляя пансион, она воображала себя счастливейшею из женщин. Она ужаснулась этой быстроте, с какою прожила она три месяца; жизнь ее получила в это время цель и обусловилась бесконечным счастьем.
«Бедная Клементина, — подумала она, — я — причина пустоты твоего сердца и одиночества твоей жизни».
Под влиянием этой мысли она начала ответ Клементине; но молодое сердце девушки не умеет долго скрывать свои настоящие впечатления, и, как мы увидим, Мари скоро отдалась удовольствию говорить о самой себе и о том счастье, которое ожидало ее в будущем.
«Добрая Клементина, — писала она, — я получила твое милое письмо, но если бы ты и не описывала свои ощущения, я поняла бы их. Ставя себя на твое место, я чувствую эту тоску, которая овладела тобою, лишь только ты переступила порог нашего пансиона. К счастью, это ненадолго. Каждый вечер мы вспоминаем тебя, твою веселость, твою милую беспечность, твой приятный ум и прелестное сердце. Мой отец тебя действительно любит. «Клементина ангел, — повторяет он беспрестанно, — я постараюсь устроить ее счастье». Хорошо, что маман жива еще, иначе, я думаю, ты непременно бы сделалась моей мачехой.
Отчего твоей тетке так хочется, чтобы ты провела еще год в пансионе? Как ни умоляла я ее в последнем письме оставить тебя с нами — она не согласилась. Она говорит, что ты, не шлея состояния, должна, по крайней мере, вознаградить это совершенным воспитанием, на которое она рассчитывает, как на приданое. Неужели она думает, что жена должна служить мужу энциклопедией? Может быть, она имеет в виду сделать из тебя помощницу начальницы? И кажется мне, она ужасно горюет, что ты не знаешь греческого языка.
Я же скажу, что не твоя ученость заслужила внимание и расположение моего отца. Он заставляет иногда меня краснеть, меня, невежу, разумеется, сравнительно.
Эмануил бывает у нас каждый день. Я боялась, что по возвращении в Париж он изменит этой привычке, что весьма легко могло случиться. Удивляюсь, как у него достает времени трудиться; все вечера он проводит с нами. Я убеждена, что моему отцу известны наши чувства, и держу пари, что ты не совсем одинока в этом открытии. Одна маман ничего не знает; кстати, скажу тебе, она гораздо более ребенок, нежели я; у нее нет другого разговора, как о нарядах и о модах; она с восторгом ожидает балов, в которых мы должны будем участвовать, — о них-то она и толкует мне беспрестанно. Право, кажется, что ее уму и сердцу не более 16 лет.
Эмануилу, кажется, особенно нравится таинственность нашей любви. Он знает, что я люблю его, и красноречивый оратор разговаривает со мною только красноречивыми взглядами. Можно подумать, что все его знания не помогают ему найти слов для выражения того, что он чувствует и что хотел бы высказать; он как будто удивляется сам этим ощущениям и с удовольствием предается анализу каждого движения неопытной пансионерки, а между тем, нужно же, чтобы он высказался. Как бы ни были материальны брачное «да» и контракты, но они ведут к бесконечному счастью, так, по крайней мере, мне кажется. Это обыкновенный ключ, без которого не отворить дверей рая, по выражению софистов.
Приемные наши дни возобновились; они проходят довольно весело — музыка, танцы, болтовня… Жаль, что тебя нет с нами, милая Клементина!
Чуть-чуть не забыла тебе сказать: ты помнишь того молодого человека, которого указала мне в опере, сказав, что не отказалась бы за него выйти замуж? Ну, так он был у нас на последнем вечере. Эмануил представил его отцу; он очень мил и необыкновенно изящен. Мне бы очень хотелось его видеть посреди пансионного зала; он походил бы на голубую птичку в совином гнезде. Он долго разговаривал со мною; он говорит приятно и смотрел на меня, как на чудо.
Вчера я провела два часа наедине с Эмануилом. Я думаю, что это t^ete a t^ete — дело моего отца. Право, кажется, он нетерпеливее меня; ему так и хочется, чтобы де Брион объяснился поскорее. Я старалась, как и говорила уже тебе, отдалить по возможности такое объяснение, предпочитая мечту — действительности. Выйдя замуж, я буду счастлива; но это счастье слишком обще; теперь же я сама располагаю им, и почти никто не знает о нем; я упиваюсь им, когда хочу, и вызываю его по произволу; оно является совершенно чистым, никто не говорит о нем, и оно еще не перешло в действительность. Мое счастье не записано еще в книгу нотариуса и никого не пригласило еще на свадебный праздник. Никто, кроме тебя и, быть может, моего отца, не знает еще о нашей взаимной любви, но ваши оба сердца я считаю священным киотом, в который с доверением вложила бы все сокровища моей жизни. Мне стоит протянуть руку и моя мечта осуществится; но я думаю, что счастье вещь до того нежная, что я боюсь одним прикосновением сломать коронку этого цветка. Вчера, однако, я провела целых два часа, пролетевших как мгновение, с Эмануилом. О, как полны были они, хотя мы почти ничего не сказали друг другу!
Матушка моя одевалась; отец писал что-то, я была в своем будуаре. Эмануил вошел ко мне и сел у камина.
«Мне сказали, что здесь я найду графа», — сказал он, как будто хотел извиниться в этом посещении, и как будто оно нуждалось в извинениях. «Он сейчас придет, подождите немного», — поторопилась я прибавить, боясь, чтоб он не вышел тотчас же из моей комнаты. Более четверти часа мы сидели молча. Сколько слов было бы можно высказать, если б уста наши могли повторить все то, что говорили наши сердца.
Я вышивала, и глаза мои были опущены на работу; но я чувствовала, что Эмануил не спускал с меня своего взора. Наконец я подняла голову, и, взглянув на него, я увидела в глазах его слезы. «Что с вами?» — спросила я с таким выражением, как будто в одном слове хотела высказать все чувства, которые я к нему имела. «Что! — повторил он. — Я никогда не жалел так, как сию минуту, что у меня нет матери». — «Это почему, разве вы чувствуете себя несчастным?» — «Нет, но она сказала бы за меня все то, чего я не смею сказать вам». — «Ваше молчание высказало мне более, чем бы она могла сказать; не со мною вы должны говорить теперь, а с моим отцом». Яснее и понятнее высказаться было нельзя. Тогда он взял мою руку, пожал ее, поднес к губам, снял со своего пальца золотое кольцо своей матери и молча надел его на мой палец. Мы посмотрели друг на друга и долго молчали. Итак, моя добрая Клементина, я не сомневаюсь теперь, что детский хор Дрейской церкви скоро пропоет нам брачные гимны. Перед вечерней молитвой я всегда целую кольцо Эмануила. А между тем, я страшусь будущего — оно слишком хорошо.
Поцелуй мадам Дюверне; напомни обо мне нашему священнику и скажи ему, что я надеюсь в день моей свадьбы сделать маленькое приношение в пользу его монастыря».
В тот день, когда произошла описанная Клементиной сцена, де Брион, уходя с улицы Святых Отцов, повстречался с де Грижем.
— Куда вы? — спросил де Брион.
— Я иду с визитом к графине д’Ерми; а вы?
— Я только что оттуда.
— Г-н де Брион, — сказал Леон, пожимая его руку, — считаете ли вы меня достойным вашего участия?
— Конечно, — отвечал де Брион, — и если я могу чем-нибудь служить вам, то вы смело можете рассчитывать на мою преданность.
— Имеете ли вы какое-нибудь влияние на графа? Мне нужно ваше ходатайство.