Романовы
Шрифт:
Инструкция А. П. Бестужева-Рюмина приставленным к «молодому двору» лицам указывала: они должны следить за тем, чтобы великий князь «явной Божией службе в прямое время с усердием и надлежащим благоговением, гнушаясь вся-каго небрежения, холодности и индифферентности (чем все в церкве находящиеся явно озлоблены бывают) присутствовал» и почтительно относился к своему духовнику, из чего можно понять, что наследник не отличался примерным поведением. Придворные Петра и Екатерины должны были делать всё, чтобы «ни малейшее несогласие не происходило, наименьше же допускать, чтоб между толь высокосочетавшимися какое преогорчение вкоренилось, или же бы в присутствии дежурных кавалеров, дам и служителей, кольми меньше же при каких посторонних, что-либо запальчивое, грубое и непристойное словом или делом случилось». Видимо, несдержанность великого князя и его публичные размолвки
Кроме того, Петру Фёдоровичу предписывалось, чтобы он «публично всегда сериозным, почтительным и приятным казался, при весёлом же нраве непрестанно с пристойною бла-горазумностию поступал, не являя ничего смешного, притворного и подлого в словах и минах»; «более слушал, нежели говорил, более спрашивал, нежели рассказывал». Хуже всего было то, что надлежало прекратить «играние на инструментах, егорями и солдатами или иными игрушками и всякие шутки с пажами, лакеями или иными негодными и к наставлению неспособными людьми». Впрочем, большинство предписаний так и остались лишь пожеланиями.
Наследник не был ни великовозрастным дебилом, ни безграмотным капралом. Он получил нормальное (по меркам не екатерининского, а предшествовавшего времени) образование, собирал библиотеку, вполне прилично писал и переводил на русский, хотя предпочитал в своём «голштинском» кругу говорить по-немецки. Сохранились его записки М. И. Воронцову, сделанные на французском языке нетвёрдым и неаккуратным почерком. Пётр искренне любил музыку, интересовался живописью, обладал «добрым и весёлым нравом» и чувством юмора, но в то же время оставался инфантильным и поверхностным юношей, слабохарактерным, болтливым и не в меру откровенным. При этом он ценил ум своей жены, часто обращался к ней за помощью, называл её «олицетворённой находчивостью» и «госпожой разумных советов». В 1748 году прусский посол Карл Вильгельм Финк фон Финкенштейн оценивал характер и привычки наследника:
«На великого князя большой надежды нет. Лицо его мало к нему располагает и не обещает ни долгой жизни, ни наследников, в коих, однако, будет у него великая нужда. Не блещет он ни умом, ни характером; ребячится без меры, говорит без умолку, и разговор его детский, великого государя недостойный, а зачастую и весьма неосторожный; привержен он решительно делу военному, но знает из оного одни лишь мелочи; охотно разглагольствует против обычаев российских, а порой и насчёт обрядов Церкви греческой отпускает шутки; беспрестанно поминает своё герцогство Голштинское, к коему явное питает предпочтение; есть в нём живость, но не дерзну назвать её живостью ума; резок, нетерпелив, к дурачествам склонен, но ни учтивости, ни обходительности, важной персоне столь потребных, не имеет. Сколько известно мне, единственная разумная забава, коей он предаётся, — музыка; каждый день по нескольку часов играет с куклами и марионетками; те, кто к нему приставлен, надеются, что с возрастом проникнется он идеями более основательными, однако кажется мне, что слишком долго надеждами себя обольщают. Слушает он первого же, кто с доносом к нему является, и доносу верит; неблагодарность, коей отплатил он за привязанность старинным своим слугам... мало делает чести его характеру. Слывёт он лживым и скрытным, и из всех его пороков сии, без сомнения, наибольшую пользу ему в нынешнем его положении принести могут; однако ж, если судить по вольности его речей, пороками сими обязан он более сердцу, нежели уму. Если когда-либо взойдёт на престол, похоже, что правителем будет жестоким и безжалостным; недаром толкует он порой о переменах, кои произведёт, и о головах, кои отрубит. Императрицу боится он и перед нею трепещет; фаворита терпеть не может и порою с ним схватывается; канцлера в глубине души ненавидит; нация его не любит, да при таком поведении любви и ожидать странно»28.
Подводя итоги наблюдению за жизнью «молодого двора» в 1748—1753 годах, Штелин вынужден был признать: «Великий князь забывает всё, что учил, и проводит время в забавах». Время шло, а желанного наследника всё не было. Наконец терпение императрицы кончилось. Комиссия из придворного хирурга и повивальной бабки установила, что у молодой четы отсутствуют супружеские отношения по вине мужа. Французский дипломат сообщал в Париж: «Великий
Однако не было ли «излечение» лишь ширмой, за которой решалась важнейшая государственная задача производства легитимного наследника престола и продолжателя династии? Современные исследователи жизни Петра III и мемуаров Екатерины II О. А. Иванов и М. А. Крючкова склоняются к тому, что великому князю врачи могли помочь стать мужем, но не отцом — он был бесплоден. Сама же Екатерина отнюдь не была невинной овечкой (об этом речь пойдёт ниже). Как бы то ни было (и кто бы ни был отцом ребёнка), официально молодая чета свою миссию исполнила: 20 сентября 1754 года на свет появился долгожданный цесаревич Павел Петрович. К тому времени повзрослевшие Пётр и Екатерина уже стали чужими людьми: у каждого были свой круг друзей и свои интересы.
После рождения сына великая княгиня увлеклась секретарём английского посла, молодым польским графом Станиславом Августом Понятовским — галантным и образованным кавалером, а Пётр влюбился в юную фрейлину «молодого двора» графиню Елизавету Воронцову, некрасивую и грубоватую барышню, похожую, как утверждали злые языки, «на трактирную служанку самой низкой пробы». Секретарь французского посольства объяснял её успех тем, что «девица сумела так подделаться под вкус великого князя и его образ жизни, что общество её стало для сего последнего необходимым». Супруги не скрывали своих «предметов»; Понятовский вспоминал, как они ужинали вчетвером, после чего великий князь уводил Воронцову, говоря жене и её любовнику: «Ну, итак, мои дети, я вам больше не нужен, я думаю».
По мере взросления и приобщения к государственной деятельности Пётр Фёдорович вызывал у Елизаветы и её окружения всё большее беспокойство. Он не только выучился играть на скрипке, но одновременно стал, как подобает бравому офицеру, лихо курить и пить. Кавалеров и лакеев в его придворном войске сменили выписанные из отечества голштинские солдаты и офицеры. С началом Семилетней войны он вошёл в состав высшего государственного органа империи — Конференции при высочайшем дворе, разрабатывавшей планы военных действий против Пруссии и обсуждавшей отношения с союзниками — Австрией и Францией, вопросы комплектования и снабжения армии. Наследник же, преклоняясь перед Фридрихом II, заявлял, «что императрицу обманывают в отношении к прусскому королю, что австрийцы нас подкупают, а французы обманывают», и гордился тем, что курьеры из Пруссии привозят ему верную информацию. Елизавета вывела Петра из состава Конференции. Возник проект возведения на престол Павла, но осторожная императрица в конце жизни так и не решилась на это, а многие люди из её окружения стремились заранее обеспечить благосклонность великого князя. Поддержка со стороны Шуваловых вкупе с лояльностью жены (как-никак она становилась императрицей) и собственными усилиями по привлечению на свою сторону гвардейских офицеров обеспечили спокойный переход престола.
Как вспоминал позднее секретарь Петра III Д. В. Волков, он подготовил текст манифеста и присяги ещё при жизни Елизаветы. 25 декабря 1761 года наследник с супругой попрощались с умиравшей, и в половине четвёртого вечера она скончалась. Новый император в Преображенском мундире объехал построенные вокруг дворца гвардейские батальоны и обратился к ним: «Ребята, я надеюсь, что вы не оставите меня сегодня». Гвардейцы радовались: «Слава Богу, наконец после стольких баб, управлявших Россией, у нас теперь опять мужчина императором». Так триумфально началось новое царствование. Тогда никто не предполагал, что оно трагически завершится уже через несколько месяцев.
Несовпадение со временем
Начавшаяся с 1850-х годов публикация источников в подцензурных и бесцензурных изданиях сделала тему правления Петра III и переворота в пользу его супруги открытой для исследования, несмотря на все усилия властей не допускать публичного оглашения неудобных для династии подробностей. Большинство авторов на основании ставших доступными материалов, в том числе весьма тенденциозных мемуаров самой Екатерины II, выносили Петру III однозначный обвинительный приговор.