Романтические приключения Джона Кемпа
Шрифт:
Но у меня была другая мука. Ведь она могла спастись и терпела ради меня — эта мысль сводила меня с ума.
Сон не шел. Я знал только минутные передышки, когда в бредовом забвении мне чудились тихие озера.
В лихорадке я погружался в воду по самые тубы. Но не глубже. Вода была гладкая и холодная, как лед, а я стоял в ней, томимый жаждой, и тянулся за глотком, меж тем как бледный призрак с берега голосом Серафины взывал ко мне: "Мужайся". А Кастро терял рассудок. Просто сходил с ума, как сходят с ума люди в осажденных городах от недостатка пищи и воды. Все-таки он сохранял еще силу. Он никогда не сидел спокойно. Но когда однажды я попробовал заговорить с ним о нашей единственной надежде — пастухах с гасиэнды, он посмотрел на меня таким безучастным и мрачным взглядом, что я отступил в подозрении, не таит ли он какую-то муку страшнее всех моих мук.
Иногда, собрав все силы, он громко кричал проклятия и ругательства. Взрывы смеха раздавались в ответ. Затем, казалось, сверху слушали, притаив дыхание. Или же Мануэль, издеваясь, свешивался над обрывом и восхвалял стойкость своей жертвы.
Раз я попробовал оттащить Кастро назад, но он злобно огрызнулся на меня; и я из осторожности — ибо еще не совсем умерла во мне надежда — предоставил его самому себе.
В эту ночь я услышал необычайные звуки — Кастро жевал. Жевал, плакал и ругался про себя. Он нашел какую-то еду. Не веря своим ушам, я подполз на звук и чуть не напоролся на его кинжал. Наконец, дрожа всем телом, я встал на ноги. Кровь стучала в висках. В руке у меня был кусок мяса. Мгновенно, не колеблясь, не думая, я впился в него зубами, чтобы тотчас отшвырнуть, яростно отплевываясь. То был первый произведенный мною звук с того момента, как мы сцепились. Кастро попробовал рассмеяться.
То была дьявольская хитрость Мануэля. Мои потрескавшиеся, пересохшие губы горели от боли. Кусок, не прожаренного мяса был солон — солон, как сама соль. Как будто я взял в рот горящий уголь.
— Ха-ха. Бросили прочь. Я тоже — первый кусок. Все равно. Теперь я не могу глотать.
Голос Кастро был точно треск валежника под моими ногами.
— Не ищи, дон Хуан. Грешники в аду… Ха-ха. Черт. Я не смог воздержаться.
Я опустился рядом с ним. Он извивался на камнях и шептал:
— Пить… пить… пить…
И вдруг с воодушевлением он воскликнул:
— Сеньор, для этого они должны были зарезать корову.
Эта мысль подняла его на ноги.
— Может быть, они стреляли. Но нет. Есть способ бесшумно задушить заблудившуюся корову. Равнина велика и трава на ней высокая. Стада загоняются только дважды в год, — голос его в отчаянии упал и замер.
— Нет, больше я не могу выносить, — воскликнул он с новой силой.
И не успел я опомниться, как он переступил порог пещеры и крикнул:
— Вот я.
Радостный хор голосов наверху завопил:
— Вышел. Вышел.
От свесившихся над пропастью горящих веток посыпались искры, разгоняя ночь, и в мерцающем красном свете по ту сторону порога я увидел стоящую на коленях фигуру Кастро.
— Мануэль, — позвал он.
Наверху стоял радостный вой. Я не сводил глаз со вздернутой бороды, вздутого горла. Кастро вызвал Мануэля. Он прыгнет в пропасть — да, навстречу собственной смерти — да, — в свое урочное время. Пусть выйдут с ним на бой. И он насылал на них чуму и мор, предавал их английским виселицам, адскому пламени.
— Канальи, собаки, воры, падаль, адские ехидны, — вот я плюю на вас.
Но ему нечем было плюнуть.
Голос Мануэля ласково заворковал над обрывом:
— Пойди к нам, Кастро, выпей.
Я с недоверием ждал его прыжка.
— Пей, пей вдосталь, Кастро. Вода чистая, вода холодная. Попробуй, Кастро.
Голос мучителя был почти что нежен.
— На, попробуй, — вдруг повторил он со злобой, и на запрокинутое лицо сверху полилась, разбиваясь в пыль, хрустальная сверкающая струя.
Нечеловеческий вопль резнул мне уши, и сам я кинулся вперед лизать с порога брызги влаги. Я забыл о Кастро.
Обманутый в своей жажде, я бесился и лизал языком шершавую поверхность камня, пока не почувствовал во рту вкуса собственной крови. Только тогда, подняв голову, я осознал, как была глубока тишина, в которой безличная суровость скал повторяла слова:
— Вырви, вырви ему жало.
Глава X
Он уступил жажде. Не бросился в пропасть. Лежа у порога, я презирал и завидовал его жалкому счастью.
Сдача не могла спасти его от смерти, но зато он смог напиться вволю. Это я понял, когда услышал его изменившийся, твердый и жадный голос: "Еще, еще". Я бы, верно, не выдержал и бросился бы сам за своею долей воды, если б не слышал жестокого и ласкового голоса Мануэля:
— Ну, как теперь, не бросишься в бездну, Кастро. "Почетному гостю" дали есть и предложили курить.
И он ел и курил. Те издевались. Но Кастро был нем — от презренья и, может быть, отчаяния.
Потом его потащили к обрыву. Я понял, что лугареньос образовали вокруг него полукруг и обнажили кинжалы.
Мануэль, визжа высоким фальцетом, приказал разрезать путы на его ногах.
— Канальи, собаки, воры… я плюю на вас
— Прыгай, — крикнули они хором под лязг гитары. Мануэль импровизировал:
— Он мечется над бездной. Кровь холодная, отливает от ног, — но тщетно. Час настал для прыжка…
И хор повторил:
— Прыгай!
Затем все замерло — даже, кажется, мое дыхание. Кастро завопил, как безумный:
— Сеньорита, ваше золото. Сеньорита. Спасите!
Молчание.
— Слышите? Мертвый взывает к мертвым, — усмехнулся Мануэль.
Испуганный и почтительный гул голосов донесся из толпы испанцев:
— Сеньорита жива. Она в пещере. Или где?
— Одно мановение ее руки спасло бы тебя, Кастро, — тихо сказал Мануэль.
Я вскочил. Кастро бессвязно бормотал:
— Она наполнит золотом ваши ладони. Слышите, люди, я, Кастро, говорю вам. Каждому обе ладони.
Неужели он выдаст нас? Последняя надежда рухнула. Мне оставалось одно — самому броситься в пропасть.