Романы в стенограмме (сборник)

Штритматтер Эрвин

Аплодисменты, продолжительные аплодисменты, подлинный восторг, столь редкий среди нас, деревенских жителей.

А Чарли тем временем соскользнул с мебельной горы, как белка с сосны.

— Все это прекрасно! — сказал учитель. — Но тому, кто играет с опасностью, грозит гибель.

Жена пастора, посланная, дабы проверить нравственную сторону программы, кивнула учителю, но продолжала хлопать.

Маленький и большой Потеры, тот, чьи брюки укорачивали, и тот, чьи удлиняли, натянули начищенный шкуркой шахтный трос от стойки к галерее под потолком, где сидели музыканты в тех случаях, когда на сцене давали музыкальную комедию.

Братья Потеры пререкались за работой, каждый наставлял другого, и натягивание каната походило на клоунский номер.

Когда трос натянули, Винд Карле объявил на ломаном французском, что месье Шарль будет иметь честь пройти перед почтенной публикой по наклонному канату и «покажет маленькое пример свой большой искусств».

На этот раз Винд Карле предстал перед публикой в черных штанах и блузе с буфами на рукавах; злые языки утверждали, что это брюки от свадебного костюма Петера Потера, а блуза с буфами на рукавах — старая блузка Августы Потер, в которой та когда-то ходила в церковь. Винд Карле встал на канат в обычных гимнастических туфлях, в руках балансир — тонкий ствол голубой ели, неведомо каким образом поваленной в помещичьем фазаньем заповеднике.

И опять мы увидели нечто новое для нас: он шел снизу вверх и сверху вниз без лестницы, он не прыгал, не спотыкался, он шел. Казалось, он бежит по воздуху.

После бега по канату перед занавесом появилась маленькая Карла в цветастом воскресном платье, с венком из ромашек на голове, сделала книксен, послала обеими ручками воздушные поцелуи в публику и исполнила «Барышню из Парижа». За кулисами папа Карле вел второй голос, переодеваясь для следующего номера.

Женщины, склонив головы набок, растроганно усмехаясь, слушали пение Карлы, хотя наверняка они не раз слышали эту песенку раньше. Кто бы поверил, что у Мины Потер может быть такая умная дочка. «Какая сообразительная», — сказал учитель, путая, как это часто бывает сегодня, сообразительность и натасканность.

Снова и снова объявлял Винд Карле свои номера, изменяя голос и на другом жаргоне. Имя Карл оказалось особо приспособленным для перевода на иностранные языки: Карлос из Испании, Карло из Италии, Шарль из Франции, Чарли из Англии.

Люди ограниченные придумали поговорку «По одежке встречают…», и если Винд Карле воспользовался ею, то его извиняет желание сменой костюмов подчеркнуть многообразие своих артистических талантов.

Показывая фокусы, Карле снова надел сюртук, в котором он крестился и венчался, и цилиндр. Карле показал публике пустой цилиндр, потом, на долю секунды отвернувшись, вытащил из него крольчонка. Нашлись люди, узнавшие в волшебном зверьке одного из обитателей потеровского крольчатника, а владелец цилиндра попросил Карле научить его головной убор, кроме кроликов, приносить еще и поросят — тогда он сможет продать свою свиноматку.

Раздался смех, как во время клоунады. Карле вытащил из рукава какого-то парня мою белую мышь, а другую у него же из носа.

— У кого нет вшей, разводит мышей, — крикнул Пильхер Карл.

И опять маленькая Карла спела песенку, а потом дочери Винда выступили вместе, и, смотри-ка, они уже были настоящими циркачками. Они кувыркались перед занавесом, делали кульбиты, выгибались всем телом, и их головы оказывались у них между ног, они сделали переднее сальто, потом заднее, а Августа Потер, смотревшая в зал сквозь щелку в дверях, сказала:

— И чего только не бывает на свете!

Потом

Карле выступал как факир, на нем были полосатые пижамные штаны, а из полотенца он намотал тюрбан и назывался теперь Аль-Карлим. Грудь Аль-Карлима была обнажена и татуирована, он провел горящим факелом по коже и не обжегся. Он пустил по рядам лампу: пусть публика убедится, что в ней есть керосин. Карле выпил керосин, поднес ко рту платок и, двигаясь словно в танце живота, стал извергать керосин, убрал платок, поднес ко рту факел и выпустил огненную струю такой силы, что зрители испугались за лес, нарисованный на кулисе. Карле выпустил три огненных струи, и, едва успела публика опомниться, он уже лежал ногами на одном, а головой на другом стуле и объяснял, что теперь он — живая наковальня!

Братья Потеры, бранясь между собою, приволокли тяжелый валун. Они покрыли грудь Карле куском материи, а на покрывало положили валун. Петер Потер принес тяжелый кузнечный молот, и Карле с огромным камнем на груди попросил «господ посмелее» расколоть камень. Никто не вызвался, никто не хотел быть убийцей Карле Винда и сесть в тюрьму. У каждого семья, и ее надо кормить.

— Не робейте, не робейте! — кричал Карле из-под камня.

Наконец вызвался проезжий кузнечный подмастерье, квадратный парень с грубым лицом. Но и он бил молотом очень осторожно, пока Карле не подбодрил его:

— Давай, давай.

Подмастерье кузнеца ударил сильнее. После десятого удара камень раскололся на куски. Братья Потеры убрали осколки, Карле, целый и невредимый, поклонился почтенной публике, а его дочки спели куплеты о девушке, которая любила разбойника: «Денег нет у меня, ничего не могу дать тебе, потому возьми мою жизнь»…

Карле Винд вынес на плечах из-за кулис своего тестя Петера Потера. Петер Потер застыл неподвижно как столб, он был загипнотизирован. Желающие зрители, втыкая в него булавки, могли убедиться, что тесть Чарли потерял всякую чувствительность. Карле толкнул мизинцем окоченевшего Петера Потера, тот пошатнулся, но Карле успел подхватить его. Всем стало жутко, но жутко было недолго. Карле провел пальцем по векам Петера Потера, и Петер Потер проснулся, сказал «доброе утро» и ушел со сцены.

Карле загипнотизировал двух парней и внушил одному, что он лошадь, а другому, что он собака. Парни забегали на четвереньках. Собака лаяла на лошадь, а лошадь брыкала собаку. Зрители хохотали, хлопали в ладоши, Пильхер Карл вскочил, заорал «браво» и сел от воодушевления мимо стула, хлопнулся на пол, и все смеялись над ним.

Как и в прежние времена, когда Чарли еще путешествовал с цирком Мюлтона, представление закончилось номером освобождения от цепей. После того как Чарли обвязали всеми приготовленными веревками и цепями, он заявил, что все еще чувствует себя свободным как ветер.

Несколько крестьян бросились домой за веревками, которыми обвязывают возы с сеном, а маленькие дочки Винда получили возможность собрать на тарелку «бенефисные, или чаевые, бумажки по двадцать марок желательны, а кто не даст ничего, того загипнотизируют и он пойдет домой голым». Развеселившиеся зрители не скупились. Некоторые женщины, бросая монетки, восхищенно и даже с некоторым почтением гладили девочек по голове.

Под конец притащили самую длинную цепь, какая была в деревне — на ней привязывали козу портного, — и обмотали ею Чарли. Он походил теперь на насекомое, запутавшееся в паутине, и с трудом ворочал головой.