Ромашка
Шрифт:
И сейчас на душе у Анны, этой «русской немочки», было тихо и спокойно. Она радовалась тому, что вышла из душной и шумной офицерской столовой, и, шагая по тропинке к серому двухэтажному домику, с удовольствием подставила лицо теплому душистому ветерку. Щуря красивые, с подкрашенными ресницами глаза, она смотрела на легкие, удивительно белые на синем небе облака, на сочную траву, росшую по обе стороны тропинки, на скромные полевые цветы. Беспечная Анна не обращала внимания на шагавшего позади обер–ефрейтора, наклонялась и срывала на ходу смелые одуванчики с белыми пушистыми головками, сдувала с них легкие семена и веселыми глазами наблюдала, как их подхватывает и уносит ветер. Все было чудесным для Анны: и этот солнечный летний день, и сознание своей цветущей молодости, и ничем не омраченные, радужные девичьи мечты и надежды.
Ее вдруг срочно, очень срочно потребовали в домик, где, как она знала, находился какой–то секретный отдел, очевидно, контрразведка. Все это непонятно, странно и даже как–то неприятно. Какое может быть у контрразведчиков срочное дело к ней? Впрочем, у них много различных дел и обязанностей. Сейчас все выяснится, и ее любопытство будет удовлетворено. Не следует ломать над этим голову. Уже хорошо одно то, что она совершает такую приятную прогулку. Молчаливый обер–ефрейтор не в счет. Пускай себе молчит, сколько ему вздумается…
Так легкомысленно рассуждала Анна — внучка немецкого колониста. В то же время таившаяся в ней Оксана задавала себе тревожные вопросы и старалась быстро и хладнокровно найти правильные ответы на них. Где, когда, у кого и чем могла она вызвать какое–либо подозрение? Нет, поведение Анны Шеккер было безупречным. Выяснилось что–нибудь новое в биографии Анны? Ерунда. Она знает «свою» биографию на зубок, пожалуй, даже лучше, чем настоящая Анна. Может быть, знакомому летчику–лейтенанту показалось странным, что она из Эльзы Нейман превратилась в Анну Шеккер? Не опасно. Мало ли как она могла назваться при первом знакомстве с молодыми людьми… Это ее право на безобидную шутку, каприз, причуда. Многие девушки поступают именно так. К тому же знакомый лейтенант погиб смертью храбрых почти год назад. Предположим, что он, успел что–нибудь болтнуть об Эльзе. В таком случае контрразведка не стала бы тянуть целый год. Летчик и Эльза отпадают. Разгром группы, обслуживающей одну из раций? Все члены группы погибли. Связной — курносый подросток, ее давнишний знакомый по Ракитному — скрылся. Она сама помогла ему вырваться из лап полицаев. Предположим, его все же каким–то образом поймали. Он ничего не скажет. Проверено — он попадал в более сложные переплеты и никого не выдал. Остается последний связной, Андрей, ее Андрей…
Если бы шагавший позади Оксаны обер–ефрейтор заглянул в этот момент в лицо девушки, он увидел бы в ее глазах боль и страдание. На несколько мгновений Оксана победила Анну, прорвалась наружу.
Нет, нет, этого не может быть! Как она смеет даже думать об этом?.. Андрей, Андрей! Теперь ему известно главное. Какая тяжесть свалилась с ее сердца… Андрей знает, догадывается, какой огромной, страшной ценой приходится платить гитлеровцам за притворные улыбки его любимой.
Оксана прекрасно сознавала свою тайную, грозную для врага силу и гордилась, даже восхищалась ею. Она словно обладала какой–то волшебной палочкой… Гитлеровские генералы — люди, окончившие военные академии и имеющие огромный профессиональный опыт, люди, не только сведущие в своем деле, но и в отдельных случаях, несомненно, талантливые, люди, чьей мысли и воле были подвластны сотни тысяч солдат и офицеров, — эти люди у себя в штабах, в обстановке строжайшей секретности разрабатывали хитроумные планы военных операций. По их приказам дивизии шли в наступление или, закапываясь в землю, занимали оборону, их приказа было достаточно, чтобы тысячи танков собрались в бронированный кулак и тысячи крылатых машин поднялись в воздух со своим смертоносным грузом. Это действовал огромный, хорошо продуманный военный механизм, состоявший из бесчисленного количества вымуштрованных людей в мундирах и первоклассной техники, механизм, приводимый в действие согласно расчетам и планам высшего командования.
Какой ничтожно малой песчинкой могла показаться в этом мире замыслов вражеских полководцев, сражений, военных удач и поражений, в этом сплетении множества человеческих судеб скромная официантка офицерской столовой Полянского аэродрома!
Но вот она взмахивала своей волшебной палочкой… Маленький клочок тонкой папиросной бумаги с какими–то знаками попадал в руки надежных людей. Знаки на бумажке превращались в радиоволны, неслись через линию Фронта. И вдруг в колоссальной махине вражеского механизма портилась какая–то маленькая деталь. Эта испорченная деталь выводила из строя соседние, с ней связанные, и на какое–то время в ритме всего механизма слышались перебои. И кое–что в тщательно разработанных планах врага нарушалось, путалось, сдвигалось с места, расстраивалось, а иногда и летело ко всем чертям.
О, ради этого стоило рисковать жизнью, скрываться под личиной заурядной, ограниченной и враждебной ей Анны Шеккер, ежеминутно быть готовой к мучительной, ужасной смерти. Оксана знала, что в случае провала ожидает ее в таком вот скромном, безобидном на вид двухэтажном домике… На этот счет у нее не было никаких иллюзий.
У домика, окруженного невысокой, но широкой изгородью из перепутанной колючей проволоки, стоял часовой. С недобрым любопытством смотрел он на приближавшуюся к нему девушку, которую сопровождал обер–ефрейтор.
— Пропустить! — сказал обер–ефрейтор.
Часовой отступил на один шаг в сторону.
Они вошли в домик и начали подниматься по лестнице на второй этаж. Было тихо. Внизу, в какой–то комнате, стрекотала пишущая машинка.
— Налево. — скомандовал спутник или конвоир Оксаны, когда они поднялись на второй этаж. — Третья дверь направо.
Обыкновенная дверь, крашеная под орех. Что ждет Оксану там, за этим порогом? Ну, ну, начинайте свою игру в кошки–мышки… Любопытно, чем вы сможете ошеломить простушку Анну Шеккер?
Обер–ефрейтор постучал в дверь. Послышались шаги, дверь раскрылась, и на пороге появился капитан. Он был молод, хорошо сложен, с румянцем на всю щеку. За стеклами очков в тонкой золотой оправе — настороженные глаза.
— А–а, если не ошибаюсь, к нам пожаловала мадемуазель Анна Шеккер, — сказал он, посмеиваясь.
«Недавно приехал из Франции, болван», — в то же мгновение отметила про себя Оксана, и легкая гримаса неудовольствия появилась на ее лице. Она давала понять капитану, что ее неприятно задел такой тон и особенно неуместное, оскорбительное для немки слово «мадемуазель».
— Прошу… — широким жестом пригласил капитан.
И в тоне голоса, и в жесте какая–то насмешка, двусмысленность. Дескать, пожалуйте, птичка, в клетку…
Оксана вошла в комнату. Обер–лейтенант захлопнул дверь, остановился у порога. Это — хуже…
— Садитесь, Анна Шеккер, — довольно вежливо предложил капитан, показывая на стул возле стола.
Оксана села и взглянула на капитана. Теперь она рассмотрела его хорошенько. Светлые с желтоватым отливом волосы расчесаны на косой пробор. Круглое лицо, глаза прозрачно–голубые, почти серые. Умен? Пожалуй, нет — слишком мясисты и румяны щеки для умного человека. Облагораживают лицо очки. Странно, с детских лет у нее осталось уважение к людям, носящим очки. Это потому, что ее любимый учитель в школе тоже носил очки.
— Курите? — капитан улыбается.
— Нет, — улыбается Анна.
— А может быть, попробуете? — настойчиво предлагает капитан и раскрывает коробку.
В коробке сигареты, но сверху, наискось, лежит папироса со смятым разорванным мундштуком. Анна пожимает плечами, смеется, отрицательно качая головой.
— И даже вот эту папиросу закурить у вас нет желания? — делая нажим на словах «вот эту папиросу», с наигранным удивлением осведомляется капитан и высоко поднимает рыжеватые брови.