Ромашка
Шрифт:
— После ранения у меня начали появляться припадки. Вроде как псих… Вдруг срываюсь с места, бегу и где–нибудь прячусь. Так получилось и в этот раз. Это от контузии. Я ни в чем не виноват.
— Что он говорит? — нетерпеливо спросил подполковник.
Оксана перевела вопрос полицая и ответ Андрея.
— Пусть полицейский слушает и молчит, — недовольно сказал подполковник. — Все ясно! Сейчас мы заставим его говорить. Господин капитан, халат!..
В комнате стало тихо. Шаги и легкий шорох ткани сопение подполковника. Тонкая струйка крови текла по худой шее Андрея. Оксана оглянулась. Гитлеровцы натягивали на себя халаты из плотной серой ткани, глухие спереди, завязывавшиеся сзади на тесемки. Оксана поняла — спецодежда. Мундиры должны быть чистыми. Все предусмотрено… Сейчас Андрея начнут пытать
— Господин подполковник, разрешите сделать ему последнее внушение? — спросил капитан.
— Вы думаете, поможет? Попробуйте. Только недолго…
Капитан подошел к Оксане и прикоснулся к ее плечу кончиками мягких пальцев.
— Переведите. Слушай, Андрей Савченко. Ты, очевидно, храбрый и умный человек. Мы уважаем храбрецов, даже если они наши враги. Но храбрость, проявляемая бесцельно, — это глупость. Сейчас твоя храбрость глупа и бесцельна. Мы уже знаем главное. В записке указано название нового полка, недавно прибывшего сюда, в Полянск. Таким образом, записка написана кем–то из русских, работающих на аэродроме, и она предназначена для тех, кто должен передать эти сведения по радио. Мы уже нашли один радиопередатчик, тебе это. должно быть, известно. То, что ты попал в наши руки, не случайность… За тобой следили. Если ты не глуп и достаточно сообразителен то можешь сделать правильный вывод: среди вас имеется человек, состоящий у нас на службе. Ты ведь уже гам догадываешься об этом… Со временем этот агент выдаст нам всех твоих товарищей. Как видишь, упираться, молчать для тебя не имеет никакого смысла. Учти, мы найдем твою мать, любимую девушку, и они будут мучиться, обливаться кровью у тебя на глазах. Зачем такие ненужные страдания и жертвы? Ведь если ты нам все расскажешь, это не будет предательством: тебя и твоих товарищей уже предал другой. От этой железной логики не уйдешь. Жизнь дается человеку только один раз. Один раз, Андрей Савченко! Об этом тоже следует подумать… У тебя есть путь к спасению: нам нужны смелые, храбрые люди. Мы могли бы перебросить тебя в другое место, и ты бы работал, не боясь мести, в безопасных условиях. Твоя жизнь в твоих руках, Савченко. Решай.
Голос капитана, даже когда он говорил о железной логике, звучал дружелюбно и ласково, но с такой долей приторной фальши, что Оксана, переводя его слова, испытывала тошноту.
— Меня принимают за кого–то другого. Поверьте, я не понимаю, о какой записке они говорят. Это недоразумение. Клянусь, я не получал записки, у меня нет товарищей.
Как только Оксана перевела первую фразу ответа Андрея, капитан отдернул пальцы, словно ожегся об ее плечо. Подполковник захохотал: ему было приятно, что внушение капитана ни к чему не привело. Он, видимо, был убежденным сторонником других, более эффективных методов следствия.
Оксана слегка откинулась назад и нащупала спиной спинку стула. Ей нужна была опора, она знала: сейчас подполковник пустит в дело свои инструменты, и боялась, что, потеряв сознание, может сразу же свалиться со стула.
Все дальнейшее походило на ужасный, мучительный полусон. Очевидно, так чувствует себя человек во время тяжелой операции, когда наркоз уже прекращает свое действие, сознание возвращается, но чувства притуплены, тело кажется чужим, окаменевшим. Оксана переводила то, что ей приказывали переводить, и словно откуда–то издалека слышала свой голос, казавшийся странным, омертвевшим, точно был он записан прежде на пластинку или пленку и теперь его воспроизводил какой–то звуковой аппарат. «Говори правду!», «Свинья, кто дал тебе записку?», «Кто твои товарищи?», «Кто тебя послал?», «Кто должен был встретить? Говори! Ты у меня скажешь правду, негодяй!»
Почти все инструменты подполковника были испробованы на Андрее. Он стоял в углу на коленях, со связанными за спиной распухшими, исколотыми, окровавленными руками, прислонившись плечом к стене, чтобы не упасть. Подполковник, обессиленный, со злым, розовым, покрытым испариной лицом, курил сигарету и наблюдал, как обер–ефрейтор пристраивает на голове юноши обруч.
Андрей вдруг всхлипнул, спина его задрожала. Оксана услышала тихие слова:
— Не виноват… Люблю, верю… Глупо все… Последний раз… До конца… Прости…
Он обращался к ней, прощался с ней, говорил ей последние слова любви.
— Что он бормочет? — спросил подполковник, настораживаясь.
— Какие–то отрывочные, бессвязные слова, — ответила Оксана. — Как будто бы молится.
— Переведите.
Оксана перевела.
— Чушь! Разве он верит в бога?
— Подполковник спрашивает: вы верите в бога?
— Верю, преклоняюсь… — чуть слышно шептал Андрей. — Единственному… До конца, до конца…
Оксана была близка к помешательству. Андрей догадывался об этом, он ободрял ее, просил выдержать все до конца.
— Он не отвечает, — сказала Оксана подполковнику сердито. — Молится.
— Ну, молитва ему не поможет. Обер–ефрейтор, готово? Начинайте!
В сознании Оксаны наступил какой–то провал. Она сидела, стиснув зубы, прикрыв глаза вздрагивающими ресницами. Пришла в себя от едкого запаха нашатырного спирта. Андрей лежал в углу. Глаза его были закрыты, на потный бледный лоб упали черные растрепанные волосы. Обруч, стиснувший окровавленную голову, был похож на терновый венец. Обруч торопливо сняли, на лицо Андрея плеснули из флакона нашатырный спирт. Андрей не пошевельнулся и не застонал. Ему развязали руки. Наклонившись, подполковник с серьезным, сосредоточенным лицом щупал пульс. Он выпустил руку юноши, и она мягко ударилась о пол.
— Вы говорите — внушение, — язвительно сказал подполковник, взглянув на капитана. — Видите, что это за штучка. Мы еще попотеем, пока получим от него признания.
Подполковник снял с себя халат и, подойдя к умывальнику, начал старательно мылом и щеткой мыть руки.
— Допрос закончен, господин подполковник? — спросил капитан.
— Да! На сегодня хватит. Он еле дышит. Пусть оттащат его в подвал. Постелить соломы, положить на правый бок. Пусть отдохнет.
Вытирая полотенцем руки, подполковник брезгливо оглядел комнату.
— Спрячьте инструменты, капитан, наведите здесь порядок.
Он вышел. Обер–ефрейтор и полицай подхватили Андрея под руки и вытащили в коридор. Послышались равномерно повторяющиеся звуки — глухие удары. Это стучали ноги Андрея, бившиеся о ступени лестницы. Звуки затихли.
Капитан открыл окно. Оксана бесшумно, полной грудью вдохнула свежий воздух. Она овладела собой. Правда, с ее ногами происходило что–то странное. Нужно было подняться со стула, но ноги точно отнялись, она не чувствовала их, не могла двинуть ими. Оксана испугалась — а что если она не сможет подняться? Это выдаст ее… Во время допроса капитан несколько раз бросал на нее удивленные взгляды. Нужно опередить его.
— Господин капитан, дайте сигарету.
— Но ведь вы не курите.
— Ах! — Оксана беспомощно махнула рукой. — Я в таком состоянии… Чувствую себя совершенно разбитой.
Капитан раскрыл портсигар и протянул его девушке. Он внимательно смотрел на нее.
— Как же вы работали раньше? Ведь, надеюсь, в карательном отряде вы могли наблюдать сценки получше этой…
Оксана прикурила от огонька зажигалки, услужливо приподнесенной ей капитаном, и сделала глубокую затяжку.
— О, у меня были крепкие нервы. Я их совершенно испортила после того, как на штаб отряда напали партизаны. Только богу известно, что я пережила в ту кошмарную ночь. При одном воспоминании мне становится дурно. Нет. я не смогла бы работать переводчицей. Я ненавижу этих людей и, признаюсь, мне становится страшно в их присутствии. Вы мужчина и не поймете.