Ромэна Мирмо

де Ренье Анри

Очнувшись от этих химерических надежд, Ромэна с чувством жалости пожимала плечами, и эта жалость, которую она невольно испытывала к самой себе, быстро переходила в какой-то раздраженный стыд. Действительно, Ромэна считала эту свою слабость чем-то недостойным. Разве так несут справедливое искупление содеянного зла? Нет, она еще мало страдает. И, чтобы увеличить страдания, она придумывала добровольные мучения. Она измышляла утонченные пытки. И она была бы рада, если бы к ее душевным мукам прибавились муки телесные, если бы могли вернуться дни отчаяния, когда головная боль стучала в виски, словно из них хотела хлынуть кровь, чтобы слиться с кровью любимого…

Об этом своем разладе, об этих шатаниях своей истерзанной души, чтобы еще острее их почувствовать,

чтобы еще жестче и резче выразить их самой себе, Ромэна говорила в длинных письмах, которые она писала Берте де Вранкур. Берта, которая любит сама, поймет. И каждый вечер Ромэна исписывала множество листов. Иной раз, в разгаре этих признаний, она вдруг останавливалась. Краска заливала ей лицо. Как? Это она, Ромэна Мирмо, необщительная, замкнутая, поверяет самые сокровенные свои мысли? Как должна Берта о ней судить? Наверное, строго, потому что отправленные ей письма остаются без ответа. Это безмолвие Ромэна истолковывала как осуждение и принимала его как наказание. Разве не справедливо, чтобы ее сторонились и чтобы она оставалась наедине с собой, в своем одиноком и отверженном горе?

VII

При вести о неожиданной смерти Пьера де Клерси Берта де Вранкур вернулась в Париж. Муж ее, страдая от подагры, остался в Нормандии, но счел естественным, чтобы его жена приехала на похороны Пьера и постаралась утешить своих друзей Клерси и Клаврэ.

Берта де Вранкур была поражена картиной их отчаяния. Андрэ был ранен в самое сердце, но только по его бледности можно было судить о том, насколько глубока рана. Молчаливый, сосредоточенный, он хранил на лбу страдальческую морщину, говорившую о терзающем присутствии навязчивой мысли. Он весь ушел в себя, и, казалось, ничто не в силах отвлечь его, хотя бы на миг, от его дум. Берта де Вранкур, мучась, молча сознавала свое бессилие. Скоро она поняла, что всякие слова утешения бесполезны. Андрэ их бы даже не услышал.

Месье Клаврэ, тот страдал по-другому. Сквозь рыдания и слезы он пытался разобраться в трагическом событии; он постоянно возвращался к нему, безутешно сетуя. От него Берта узнала подробности самоубийства Пьера де Клерси и о тех совпадениях, которые позволяли догадываться о причине. Впрочем, месье Клаврэ строил не просто предположения. Фотография Ромэны Мирмо, найденная на ковре, была больше, чем намек.

И все же месье Клаврэ не решался допустить, чтобы роковой жест могла вызвать неудачная любовь. Конечно, Пьер любил Ромэну Мирмо; это месье Клаврэ знал от самой Ромэны. Но ведь в молодости все любят, в молодости все страдают от мук любви. И убить себя! Убить себя! И месье Клаврэ потрясал своими большими руками в отчаянии, усугубляемом мыслью о том, что, посоветовав Ромэне уехать в Рим, он, быть может, способствовал ужасному несчастию. Потому что, в конце концов, разве не Ромэна — наиболее вероятная, собственно, даже единственно достоверная причина смерти Пьера? И бедный месье Клаврэ разражался упреками против Ромэны. Почему она вела с Пьером эту опасную игру, позволяя ему влюбиться в нее? Почему, хоть и защищаясь от нее, воспламенила она его юношескую страсть? В ответ на эти упреки, которыми месье Клаврэ осыпал Ромэну, Берта де Вранкур оправдывала свою подругу. Ничто не доказывало, чтобы Ромэна действовала умышленно. Разве не все мы неосторожны, увы! Предусматриваем ли мы все последствия наших поступков? И сама она разве не виновата в том, что устроила встречу Пьера с мадам Мирмо в Аржимоне?

Но хотя, в силу природного великодушия и отличавшей ее снисходительной доброты, Берта де Вранкур и защищала Ромэну, она все же не знала, хватит ли у нее сил снова увидеться с ней. Всякий раз, когда месье Клаврэ, по неосторожности, произносил имя Ромэны при Андрэ де Клерси, у того так страдальчески искажалось лицо, что Берта начинала мало-помалу ненавидеть мадам Мирмо.

В самом деле, разве не являлась Ромэна причиной, хотя бы и косвенной, той безутешной рассеянности, в которую погрузился Андрэ де Клерси и от которой Берта жестоко страдала, потому что ничем не могла преодолеть

этой нелюдимости, отдалявшей его от нее, с каждым днем все более похищавшей его у нее, делавшей ее безразличной для него и чужой? Но, несмотря на такое чувство, когда пришло первое письмо от Ромэны, Берта де Вранкур была так взволнована этой скорбью, взывавшей к ней из глубины своего отчаяния, что первым ее порывом было ответить словами сострадания и жалости, однако мысль, что эта жалость и это сострадание могут быть оскорбительны для горя Андрэ, остановила ее.

С другой стороны, получив дальнейшие письма Ромэны, она подумала, не должна ли она сказать Андрэ об этой переписке и показать ее ему. Не будет ли для него чтение этих жалких писем своего рода ужасным облегчением? Не почерпнет ли он в страданиях Ромэны темного утоления своим страданиям?

Проведя несколько дней в колебаниях, Берта наконец решилась; она решилась по малодушию влюбленной, потому что ей хотелось утешить, хотелось таким образом приобщиться к горю возлюбленного, к этому горю, от которого она чувствовала себя как бы отстраненной.

После смерти Пьера Андрэ де Клерси, не съезжая с улицы Омаль, перебрался в свою квартирку на улице Святого Доминика. Там он проводил целые дни, подав в отставку в министерстве, ничего не читая, часами шагая взад и вперед или лежа на диване. Берта де Вранкур всякий раз заставала его молчаливым и удрученным. В семь часов Андрэ де Клерси выходил и шел обедать к месье Клаврэ.

* * *

Когда Берта де Вранкур вошла, Андрэ лежал на диване. Берта тихо приблизилась к нему, и он не заметил ее присутствия. В руке у него была фотография. Берта де Вранкур узнала карточку Ромэны Мирмо, найденную в комнате Пьера, ту самую карточку, которую он рассматривал перед смертью, тот самый портрет, который подсказал ему умереть.

Берта де Вранкур положила руку на исхудалое плечо Андрэ и протянула ему связку писем.

— Вот, Андрэ, прочтите. Это от нее.

Она указывала пальцем на фотографию, где улыбалось нежное и величественное лицо Ромэны Мирмо.

Андрэ де Клерси приподнялся, очень бледный.

— Письма от мадам Мирмо?

Берта кивнула головой, потом добавила:

— Она мне пишет почти каждый день. Ей тоже тяжело.

Она старалась уловить выражение глаз Андрэ. Блеснет ли в них мстительная радость? Андрэ стоял с опущенной головой.

Берта де Вранкур заметила только, что руки у него дрожат.

VIII

На маленький сад улицы Тур-де-Дам спускались сумерки. Стояли первые дни ноября. Мертвые листья усеяли воду бассейна, вокруг которого прохаживался месье Клаврэ. Для него этот бассейн не был жалким и наивным украшением парижского садика, то было магическое зеркало, в котором он созерцал самое отдаленное свое прошлое. Самые давние воспоминания месье Клаврэ были связаны с этим клочком земли. Здесь живее, чем где-либо, перед месье Клаврэ вставала вся его жизнь; но сегодня он не возвращался мыслью к юношеским грезам, к мечтам о путешествиях и приключениях, которым когда-то так страстно предавался в этой тесной ограде, замыкавшей для него целый мир. Его удерживало здесь в сумеречный час не воспоминание о своей неудавшейся жизни, о своих несбывшихся надеждах, а другое, скорбное воспоминание, застилавшее его глаза слезами.

Месье Клаврэ прервал свою меланхолическую прогулку. Со стесненным сердцем он глядел на потемневший бассейн, и не себя он видел возле этой серой воды. Мальчика, стоявшего у края водоема, звали Пьером де Клерси. Ведь разве не у этого самого бассейна сообщил он когда-то Пьеру о смерти матери? Да. Здесь, на этом самом месте, Пьер впервые узнал, что значит умереть. Умереть! Какой эта мысль должна была ему тогда казаться далекой, туманной, невероятной! А между тем до чего он должен был, впоследствии, вдуматься в эту мысль о смерти, слить ее со своими размышлениями, свыкнуться с нею, усвоить ее, чтобы добровольно обрести в ней нерушимое убежище, преждевременное успокоение юным мукам своего сердца!