Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Павел почувствовал, как она благодарно прильнула к нему.
Я? Мне хотелось бы танцевать.
Как Саломея?
— Да. Но я не стану требовать ничьей головы. Танцы совсем не легкое занятие, но я постараюсь. Я танцевала, когда никто не видел. Я набрасывала на плечи пеструю скатерть со стола, а папа смотрел, как я скачу по саду, и смеялся: «На кого ты похожа, Эста, глупышка!» Только богу известно, что я танцевала. Просто так, понимаешь? Для себя. Когда мне было грустно, это был печальный
танец, когда я радовалась — веселый. Один раз мы с мамой были в балете. Он назывался «Из сказки в сказку». Красиво!
— А там тебя жду я и говорю: «Сегодня ты была великолепна!»
И мы идем куда-нибудь вдвоем, только вдвоем, мы и ветер! Ты любишь ветер?
Люблю. Осенью, когда опадают листья. Я люблю осень. В ней есть какое-то величественное спокойствие и порядок.
А что ты будешь делать после войны?
Я? Учиться. Мне еще столько надо узнать!
О звездах?
— Откуда ты знаешь? — спросил он, удивленно подняв голову.
— Я так думаю.
— Ага. Вечерами я буду сидеть в обсерватории. Открою купол и стану наблюдать небо. Я уже пробовал. Это необыкновенно! Я еще мальчишкой у тетки в деревне любил лежать по ночам в траве. Лежишь и смотришь на небо. И вдруг начинает казаться, что земля под тобой
заколебалась и ты летишь. Вселенная! По пути ты встречаешь Землю, машешь ей рукой. Привет, Юпитер! Как поживаешь, Венера? Ты смотришь на месяц и вдруг замечаешь — ведь это вовсе не плоский блин, как его обычно видят люди, это шар, он несется в пространстве без конца, без края, без точки опоры. Представишь себе все это, и голова пойдет кругом.
Но как только начнешь заниматься астрономией всерьез и погрузишься в цифры и формулы, поймешь: это математика, а не поэзия…
Девушка восхищалась: как много он знает об этих древних безмолвных мирах!
Он рассказывал ей о звездных катастрофах, об иных солнцах, не освещающих нашу землю, об августовских метеорах — их называют персеиды, — нам кажется, что они как из рога изобилия сыплются из созвездия Персея; о маяках вселенной, о гиганте Антаресе, рядом с которым наше Солнце кажется маленьким шариком, каким мальчишки играют весной в лунки. Он залезал в дебри толкований законов Кетера о движении планет, не задумываясь, что ее сознанию это недоступно. Не важно! Девушка, притихнув, слушала, охваченная светлой радостью, преклоняясь перед его увлечением. В такие минуты она начинала понимать, как сильно любит его.
— Ты покажешь мне все это, да?
— Конечно!
— Может быть, ты откроешь новую звезду. Назови ее моим именем! Такой еще нет?
Дурочка! — снисходительно смеялся он. — Ты воображаешь, что так легко открыть новую звезду?
А как называется ну хотя бы вон та, яркая, видишь? — спросила она, показывая пальцем.
Вега, альфа-звезда из созвездия Лиры. Взгляни на это созвездие. Вон та звезда, эта и вон там — все это Лира.
— Ну, на лиру не очень-то похоже.
— Гм… Ее так назвали давно. У древних, наверное, было более сильное воображение, чем у нас. А вообще ты видела когда-нибудь настоящую лиру?
Нет.
Ну так вот.
А ты?
Мм-м… тоже.
— Ну так вот, — ответила она ему его же словами и озорно чмокнула в губы. Она помахала небу рукой: — Э-ге-гей, Вега из созвездия Лиры, приветствую тебя! Я — Эстер! Гляди, ты заметил, она мне подмигнула. С ней можно скорей договориться, чем с людьми, хотя она далеко, а люди близко.
Он обнял ее и закрыл рот своими губами. «Болтушка», — думал он, а сам радовался, что она именно такая — живая, непоседливая, с неожиданными идеями, полная любопытства, буйной фантазии, быстрых перемен в настроении и чувствах, — что мысли ее скачут, перегоняя друг друга, и уследить за ними невозможно.
Павел, — шепнула она вдруг, — а что там, за звездами?
Что ты имеешь в виду? Там опять звезды. Вселенная. Бесконечность…
— А дальше? За всем этим?
— Другие звезды, другие миры, это называется Галактика…
— А бог там есть?
Павел не задавался этим вопросом. Для будущего ученого он казался ему постыдным.
Не знаю, — пробормотал он неохотно и пожал плечами. — Я об этом не думал. Меня интересует наука. Все остальное ерунда на постном масле. А ты? Ты веришь в бога? Какого? Вашего?
Я? Я даже не знаю. Признаюсь, мне иногда хочется, чтоб он был. Добрый, справедливый старичок, которому можно пожаловаться на людей, — на тех, что меня преследуют безо, всякой причины. Глупо, наверное, но, если б он был, я не стала бы бояться. Бог поманил бы меня пальцем и сказал: «Иди, Эстер, иди, девочка, сюда, наверх, не бойся! Там, внизу, ты никому не нужна…»
Эстер! — оборвал он ее испуганно. — Ты нужна мне!
Я знаю. Но бога-то нет. Разве бы он допустил такое? Знаешь, наши — дома — не были религиозны. Отец тоже верил только в науку, как ты. И я в нее верю. Я рада, что ты такой умный, так много знаешь.
А я рад, что ты есть, — вырвалось у него. Он обнимал ее, гладил по лицу, укрощенный всем тем, что сближало их. Это было словно песня без слов, и третий не смог бы услыхать ее, хотя она и была реальной, такой яркой, такой явственной.
Павел опустил бумажную штору и зажег лампу. Ею охватило желание взглянуть в ее лицо.
— …Я счастлив, что ты живешь на свете, Эстер, моя звезда! Я открыл тебя случайно. В парке, не на небе. Из какого созвездия ты выпала? Не знаю. Ты должна быть со мной всегда, слышишь? Слышишь? Я, наверное, несу чепуху, но я не могу сказать иначе… Ты так близка мне… ближе, чем отец и мать. Я не могу жить без тебя! Когда-нибудь я встречу твоих родителей и скажу им спасибо! А еще скажу, что всегда буду любить тебя. Всегда буду тебя любить!
В этот момент их одиночество было нарушено. Они и не подозревали, что в маленькую щелку, между помятой бумагой и оконной рамой, из тьмы на свет заглянул прищуренный глаз. Взгляд ощупал стены, убогую мебель и на мгновение остановился на девичьем жакете, переброшенном через спинку стула. На нем была нашита желтая звезда, не похожая на те, небесные. Глаз исчез. Под тяжелыми шагами заскрипела деревянная лестница. Старый дом погрузился в тишину.
О, как изменился мир! Уместился в четырех стенах, между потолком и пыльным полом. Мир людей остался за окном. Эстер видела в окошко полоску неба. На нее она могла смотреть часами. Видела замшелую черепичную крышу, прогнувшуюся от старости, словно на нее оперлась рука невидимого великана. Кроны двух каштанов легли на нее верхними ветвями.