Ромео, Джульетта и тьма
Шрифт:
Эстер с силой притянула его, прижалась губами к его неподвижному рту. Он услышал ее голос.
— Хочу быть твоей. Сейчас, сейчас же, не жди…
милый…
Прочь время! Оно шумело рядом, но их не касалось. Они выпали из его грохочущей кареты.
Сверху снова раздался хриплый вопль, звон разбиваемого стекла, треск дверных косяков, кто-то протопал под окном, оставляя за собой безобразные ругательства, угрожая кому-то. И снова тишина с далеким шорохом мышиных лапок и величественное
Все кончилось; они возвращались на землю, еще ничего не понимая, потрясенные той силой, что таилась в них обоих. Оба молчали. Слов не было. Павел не открывал глаз, он все еще всем своим существом чувствовал ее близость. Кружилась голова. Они долго лежали так, среди городских стен, две маленькие судьбы, заброшенные под чью-то крышу. Сколько это длилось? Годы, световые годы, которыми измеряется расстояние между звездами.
Павел взглянул на светящийся циферблат и ужаснулся.
За окном стояла ночь.
Он осторожно встал, зажег лампочку. Удивился, что ничего не изменилось. Ничего. Стол, стул, черный чемоданчик, на окне молчит приемник. Он вернулся взглядом к Эстер.
Она уснула.
Желтоватый свет падал на ее волосы.
Павел склонился над ней затаив дыхание. Впился глазами в ее лицо. Она пошевелилась от его пристального взгляда. Легкая детская улыбка скользнула по губам, она прижалась лицом к подушке. Павел поцеловал ее, заботливо прикрыл одеялом и на цыпочках пошел к дверям. Не удержался, обернулся.
Резко распахнул двери и шагнул во тьму.
Трах! Одинокий выстрел хлестнул по ночным улицам. Потом наступила тишина. Над городом еще лежала тьма. Звездная ночь только собиралась повернуться к утру. Нигде ни проблеска света.
Выстрел пробрался в сон откуда-то издалека, и пробуждающийся не поверил бы в его реальность, если бы один за другим не грохнули еще и еще, объединенные воедино треском пулемета. Та-та-та…
И снова минута невообразимой тишины в пустынных темных улицах.
И опять все повторилось с удесятеренной силой, перейдя в оглушительный грохот, от которого задрожали стекла в слепых окнах. Грохот заметался эхом в руслах улиц, как черная спугнутая птица, забился крыльями о стены домов.
Грохот несся над городом, врезался в сердце.
Стекла снова задребезжали.
Ужас, удесятеренный тьмой, охватывает душу, а мозг, неохотно стряхивая сон, в первые мгновения отказывается что-либо понимать.
Что происходит? Откуда? Это близко? Кажется, со стороны реки?
— Иисусе Христе! Иисусе Христе! — монотонно повторяет голос в соседней комнате.
Это мама. Когда Павел проснулся, все были уже на ногах. Он слышал материнские причитания:
— Иисусе!.. Спаси!…
Он выскочил из теплой постели, стуча зубами от холода, и, ничего не понимая, кинулся к окну. Стукнулся коленом об угол стула, и боль окончательно убедила, что это не во сне. Тихонько застонал. Высунулся на улицу, оперся руками о подоконник.
Все еще тьма! Над крышами мерцают звезды, побледневшие в предчувствии утра. В окнах напротив, среди цветочных горшков и банок варенья, белеют лица.
Недвижимые. Немые.
Павел отскочил обратно в комнату, одержимый единственной мыслью: «К ней! Быстрее!» Зажег лампочку над изголовьем постели и в страхе погасил, услыхав выкрики из дома напротив: «Свет! Погасить свет! Затемнение!»
Оглушительный грохот пригвоздил его к месту, налетел как смерч, завихряясь в узких уличках, промчался над городом, уперся в окна, бешено сотрясая рамы, ворвался в комнату. Пушки! Павел как пьяный шарил, вслепую нащупывая вещи. Рубаха, брюки, сандалии! Он сразу попал в них босыми ступнями. Дребезжание стекла и мамины монотонные заклинания тонули в буре звуков, рвали нервы.
«К ней! К ней! — Мозг впустую, как мельница без зерна, перемалывал эти два слова. — К ней! К ней!»
На улице залился свисток, и сразу же на центральной площади заревели моторы тяжелых военных грузовиков. Они громыхали во тьме, рвались куда-то вниз, к набережной, где среди города разыгрывалась непонятная битва.
И еще машины, свистки. Та-та-та…
Павел распахнул двери, зажег в передней свет. И очутился перед отцом. Портной был одет в потертый люстриновый костюм, на темени растрепанная прядка зеленоватых седин, в глазах тупая решимость. Они молча глядели друг другу в лицо, дрожа от внутреннего холода. Беспомощное пожатье плеч.
Отец!
Павел проскользнул мимо него, распахнул дверь на лестницу и, прежде чем портной опомнился, уже летел сломя голову вниз. Ворота… Он ухватился за тяжелую металлическую ручку, отчаянно затряс ее.
Заперто!
Еще раз!..
Темная мужская фигура выросла за его спиной, схватила за локти, лица он не видел, но по шепелявому голосу узнал привратника.
— Ты куда?
Откройте! Я должен… — Он вертел ручку. Та не поддавалась. Мужская рука сжала его запястье железными тисками, тащила от ворот. Павел бешено вырывался.
Откройте! Слышите? Мне необходимо… быстрее, прошу вас!
Рехнулся. Это теперь-то? Не слышишь, что ли? — тряс его за плечи мужчина. — Опомнись, парень! Я не имею права никого выпускать… слышишь! Запрещено… А если даже! Далеко тебе не уйти… стреляют рядом… окружают целые кварталы, может быть, и нас…
Павел схватился за голову, сжал ее ладонями. Свист. Завывающий, высокий! Он уперся лбом в решетку ворот. Решетка давит, приятно холодит. Твердая материя. Павел вцепился в нее пальцами, повис всей тяжестью. Ноги ослабели. «Откройте! — стучало где-то внутри. — Откройте!» Он слышал, как лязгают его зубы. Смешной звук.