Ромео и Джульетта. Величайшая история любви
Шрифт:
Я думаю, сеньоры и сеньориты, вы уже обратили внимание, моя речь не слишком-то сочетается с предыдущим рассказом. Ранее я уже имел случай упомянуть, что гибеллины стояли за власть императора, тогда как гвельфы ратовали за Папу Римского. Нет, это не я запутался, такой запутанной была политика в те времена. Потому что потом, вскоре, все повернулось наоборот — гибеллины начали поддерживать притязания германских династий, тогда как гвельфы вдруг полюбили Папу. И, клянусь дарами волхвов Господу нашему, в дальнейшем история обоих партий тоже не обходилась без перевертышей! И гвельфы, и гибеллины так часто меняли свою политическую ориентацию, что сами переставали понимать — кто за кого. Именно поэтому во времена моей молодости сами эти термины «гвельфы» и «гибеллины» не пользовались большой популярностью. Предпочитали называть себя проще — «партия Папы», «партия Императора», чтоб хотя бы самим что-то понимать в собственных политических взглядах…
Как вы понимаете, будучи патрицием древнего рода, я сам больше сочувствовал делу гибеллинов, к которому всегда примыкала аристократия крови. Хотя признаю, что и среди гвельфов встречались очень достойные, почтенные господа. Тот же Данте Алигьери, насмешник Джованни Бокаччо были моими друзьями, с которыми я сиживал за столом с немалой к тому охотой. Хотя и Данте, и Боккаччо, были гвельфами по убеждениям. Уж конце концов все так запуталось, что этот Гордиев узел не поддавался даже мечу. И внутри самих партий возникли разные ответвления, бросившиеся враждовать друг с другом.
Разве это гибеллины изгнали из Флоренции Данте, Бокаччо и многих других, заочно приговорив их к смерти? Нет! На них, «белых» гвельфов, ополчились друзья по партии, «черные» гвельфы — именно так. «Опаснее врагов могут быть лишь друзья!» — это тоже с тяжелым сердцем сказано Алигьери.
Старое предание гласит, что разделение на гвельфов и гибеллинов берет свое начало в вольнолюбивой и беспокойной Флоренции. Уж потом флорентийцы втянули в свои распри все Апенины и даже другие страны. А началось все в 1216 году, на свадьбе в селении Кампи, где гости, нахлебавшись вина до изумления бытием, передрались между собой вплоть до ножей и мечей. В пылу свары патриций древнего рода Боудельмонте Деи Боудельмонти прирезал некоего Оддо Арриги из торгового рода Амидеи. Времена тогда были простые, незамысловатые, чтобы загладить вину от патриция не требовалось ничего, кроме как жениться на сестре убитого. И девица была согласна сделаться из купчих патрицианкой, и Боудельмонте Деи Боудельмонти честно пообещал жениться, так что вроде бы все уладилось. На время.
Юноша не сдержал брачного обещания, а выбрал в жены девушку из старого дворянского рода Донати.
И вот, представьте себе, пасхальным утром Боудельмонте Деи Боудельмонти разряженный как петух, на белом коне направляется к дому нареченной невесты, чтобы произнести все положенные брачные обеты. И тут, на мосту Понте Веккьо, на него нападают разъяренные оскорблением Амидеи и истыкивают ножами так густо, как еж усеян колючками… С этого, мол, и начались распри и разделение — одни требовали мести закона за убийство жениха, другие же считали его вполне законным и обоснованным. Мол, пятна с фамильной чести смываются только кровь, так всегда было и будет впредь!
Так все было или по-другому, кто теперь скажет? Я же лично считаю, что это лишь легенда. На осинке не цветут апельсинки, а мышь не может породить гору. Мы, итальянцы, народ пылкий и буйный, часто согреваем холодную сталь горячей кровью, и если из каждой хмельной поножовщины выводить политику, сейчас в стране было партий больше, чем блох на Барбоске.
Полагаю здесь все проще и прозаичнее. Поскитавшись по свету, повидав другие народы и послушав их языки, я невольно обратил внимание, что наше слово «гвельфы» очень похоже на германское слово «Welf», тогда как «гибеллины» напоминают немецкое «Waiblingen». В самой Германии так называли две соперничающие династии — владеющих Саксонией и Баварией Вельфов, и Гогенштауфенов или, иначе, Вайблингов, что управляли Швабией. Одна династия действительно поддерживала Папу Римского, а вторая ему противилась…
Закрой рот, Альфонсо, не то ветер продует тебе кишки. Я-то надеялся, что все объяснил, а ты, видишь ли, до сих пор не можешь сообразить.
Я понимаю, сложно…
Ну, так нынешняя политика ничуть не понятнее той, прежней. И если человек все-таки происходит от Господа — да простится мне этот грех сомнения! — то политика несомненное порождение сатаны.
На том мы и оставим ее, вернувшись к рассказу о наших влюбленных. Политики уходят и приходят, меняются времена и нравы, и то, что предкам казалось жизненно важным, потомкам представляется просто смешным и наивным. Языческий бог Хронос, сеньоры и сеньориты… О, это самый большой шутник на земле, до него далеко даже проказникам Дионису и Пану! Просто Хронос шутит свои шутки с таким серьезным лицом, что понять их часто не хватает человеческой жизни.
Вот любовь — это из вечности! Это драгоценность из тех, что не тускнеет и не теряет цену с течением веков…
Бывают такие дни, что идут наперекосяк с самого начала. Неприятности, начинаясь с утра, так и следуют одна за другой, возникают из ничего, сорняки из земли.
Ученые мужи церкви уверяют нас, что это особые дни. Мо, все дело в кознях бесов. Потому что коварство нечистых слуг сатаны тоже имеет приливы и отливы, и когда подобный прилив достигает высшей точки — хуже просто не может быть. Именно так рассказывал отец Бертуччо, викарий из Храма Крови Спасителя, известный своей ученостью, равно как обширными познаниями из жизни бесов.
На одном из пиров Капулетти-старший спросил почтенного викария — что же делать? Как надлежит правильно вести себя в такой день?
А ничего! — ответил тот. В такие дни лучше вообще не предпринимать ничего, только молится святым заступникам, и со смирением ждать, пока сумерки скроют собой неудачи. Смирение, сын мой, смирение и умеренность! Это одни из главных добродетелей христианина, не забывай об этом! — рассказал отец Бертуччо, запивая жареную в сметане форель шипучим белым вином из виноградников Касталони.
Словом, тот день для Николо Капулетти, главы торгового дома Капулетти и советника муниципалитета, стал именно таким, черным, когда бесы с удовольствием издеваются над добрыми христианами.
Сначала — слуги влипли в свару. Два пьяных дурня, Самсон и Грегорио, ославили его на весь город. Что они задрались с прихвостнями Монтекки — это как раз неплохо, Монтекки, добившись расположения герцога денежными пожертвованиями на дело гибеллинов, в последнее время уж слишком задирают нос. Если бы Самсон и Грегорио втихомолку где-нибудь всыпали слугам Монтекки, он бы их только одобрил. Так нет же — устроили балаган на всю площадь! Да еще Тибальт, недоумок с амбициями Цезаря, подлил в огонь горючего масла!
В результате ему, Капулетти, главе известного торгового дома и уважаемому советнику муниципалитета, пришлось, как школяру выслушать гневный выговор герцога Барталамео. И мало, что выслушать! В конце речи герцог, по-змеиному улыбаясь, оштрафовал его на сотню серебряных флоринов за нарушение спокойствия и тишины в городе. И ведь не возразишь ничего — сам голосовал в муниципалитете за указ о нарушителях спокойствия, кои должны быть наказуемы деньгами или бесчестьем.
Не утешало даже то, что Монтекки Его Сиятельство тоже оштрафовал. Монтекки-то, пользуясь расположением Делла Скала, могут потянуть с оплатой. А из него герцог, все время нуждающийся в деньгах, обязательно выжмет всю немалую сумму.