Ромео и Джульетта. Величайшая история любви
Шрифт:
К удивлению отца, равнодушнее всего отреагировала на известие о помолвке сама Джульетта. Сказала только, раз батюшка так считает, значит, наверное, так нужно. Потом наморщила гладкий лобик и спросила — а какой он, этот Парис? Немного послушала о его военных доблестях, приличном наследственном состоянии и древности рода, но даже не дослушала, снова углубилась в складки платьев и аксессуары.
Словно не поняла, что речь о ее судьбе, мелькнуло у отца.
Маленькая она еще, совсем маленькая, кукол бы ей пеленать… Но — ведь это сегодня маленькая, а завтра, глядишь, и семнадцать исполнится, перестарок уже, засидевшийся в девках… Нет, отдавать надо пока берут, пока товар еще не залежался на полке…
Думая об этом, Николо расчувствовался. Даже умилился наивностью дочери и ее детским доверием к родительской воле. Господь, прибрав трех других детей в раннем возрасте, все-таки оставил ему на старость утешение дочерней привязанности.
Пусть она пока выглядит ребенком, но это прелестный ребенок! И обещает стать еще более красивой женщиной. Золотистые, отливающие медью волосы, характерные для северных итальянок, мягкое личико, оживленный румянец щек, яркие и доверчивые карие глаза, широко распахнутые навстречу божьему миру. Невысока ростом, может, на чей-то взыскательный вкус не богата женской округлостью, зато легка, грациозна и непосредственна. От ее звонкого голоска у него всегда на душе теплеет, словно Божья Мать проходит неподалеку с серебряным колокольчиком…
Воистину, удивительно, как от такого чертополоха, как жена, смог произойти на свет этот нежный цветок — его дочь!
Я, старый капитан Скорцетти, заявляю со всей ответственностью — мы, итальянцы, все-таки слишком импульсивный народ. Можем разгорячиться по таким пустякам, на которые северяне бы и внимания не обратили.
Видел я северян, воевал и против них, и с ними в одних рядах, знаю их холодную сдержанность. И ведь нельзя сказать, что они не испытывают никаких чувств. Еще как испытывают — и радость, и гнев, и печаль, и прочие проявления лихорадят их ничуть не менее южных народов. Но — как-то умеют сдерживаться… Проистекает ли это от замедленного течения жизненных соков, обусловленных холодностью климата, либо по другой причине, не известной современной науке — не могу сказать…
Я полагаю, вы сами частенько наблюдали такую картину: два итальянца, сойдясь у обочины орут друг на друга и размахивают грозно руками, словно грозя задушить. Похоже, будто брат вступился за обесчещенную сестру, и это будет последний день для ее обидчика… Ан нет, это всего лишь два крестьянина по-соседски обсуждают урожай позапрошлого года, что был богаче не в пример нынешнему.
К чему это я? Ах, да… Полночный бал в доме Капулетти.
Да, уже тогда у знатных людей Италии пошла мода веселиться ночами, как бы подчеркивая, что они презирают необходимость приниматься за труды с утра пораньше, они, мол, и без того богаты. Наше вечное, неискоренимое, истинно итальянское бахвальство… Именно в нем я вижу истоки этого странного обычая — пить вина и развлекаться танцами, когда все честные труженики вкушают сны.
И коль скоро мы, итальянцы, любим потрясать темпераментом по пустякам, представьте себе, какая горячка начинается, когда к этому есть действительный повод.
Полночный бал — уж какой повод больше?!
Словом, когда спустилась ночная тьма, территория обширной виллы Капулетти, раскинувшийся от одного квартала до другого, была освещена так, что иной, не знакомый с местными нравами решил бы — пожар начался. Восковые и сальные свечи, причудливо устроенные среди кустов и деревьев, светильники с горючим маслом, украшенные богатой чеканкой, смоляные факелы на резных подставках из испанской бронзы — все это почти превращала ночь в день. Даже огромная, полная луна словно бы сочувствовала ночному веселью, внося свою лепту желто-красноватым светом. Даже острый свет звезд словно бы перемигивался с огоньками внизу.
А столы под парчовыми скатертями, уставленные блюдами легких закусок и тяжелым, темным стеклом бутылок! А оркестры, что играли в разных концах поместья, одинаково легко, весело, стараясь не мешать другим музыкантам! А предупредительные слуги, наряженные во всевозможных зверей, с хвостами, копытами и рогами!
Почтенный викарий, ученый отец Бертуччо, даже подавился вином, когда к нему вдруг из-за кустов подскочило нечто мохнатой, рогатое, с волочащимся по земле хвостом. Так и сел на землю, громко, отчаянно выпустив ветры.
Пока он поднимался, откашливаясь и обороняя себя крестным знамением, гости вокруг рассыпались хохотом и вольными шуточками. Мол, как же вы так, святой отец, испугались того, с кем призваны бороться денно и нощно?.. Нет, нет, что вы, святой отец, конечно же не испугался! Он просто решил, что за ним уже прислали из известного места, не ночью оно будь помянуто!
Отец Бертуччо свирепо сопел — его репутация главного бесоведа и бесогона Верона была под угрозой. В свое время он написал диссертацию на актуальную тему «Какое количество бесов может терзать человека единовременно или последовательность проникновения слуг нечистого в сущность человеческого естества», одобренную и отмеченную даже в Ватикане. А тут — позор! — испугался слуги с деревянными рожками и намазанной саже рожей! А все Капулетти, с его затеями!..
Николо Капулетти даже считать не хотел, во что обойдется ему подобная роскошь. чтоб сердце раньше времени не ухнуло вниз, скатившись к пяткам. Он, щедрый, гостеприимный хозяин, важно выхаживал среди гостей, подкрепляя приподнятость настроения выдержанным вином и гордо игнорируя намеки жены. Та, разряженная как заморский птиц Попугай, уже неоднократно шипела в ухо подколодной змеей, чтоб не увлекался и не упал раньше времени.
Когда это он падал? Раньше времени?
Что бы она понимала в настоящем веселье, долговолосая, явно незаконнорожденная дочь праматери Евы, что невзначай согрешила с африканским зверем — зубастым крокодилом! Его, Николо Капулетти, главу знаменитого торгового дому, во всем мире знают и уважают, и только от собственной жены он не может добиться и толики почтения! Господи, спаси и сохрани нас, грешных, почему так? — опечалился он.
Но даже среди всей суматохи, шума и неразберихи праздника, одна прибывшая процессия выделялась своим особым задором. Трое сеньоров, по виду молодых и богатых, прибыли в сопровождении факельщиков, музыканта с лютней и маленького, грязного мальчишки с огромным, выше его, барабаном. Музыкант выводил протяжную, печальную мелодию, а мальчишка с такой яростью и усердием подкреплял ее битьем в барабан, что получалось невообразимая какафония. Самому дьяволу впору напевать за завтраком эту музыку!
Шум, хохот, выкрики…
Кто это, Николо не мог определить, молодые сеньоры по венецианскому обычаю были в масках. Самый высокий имел на лице папье-маше, изображавшее грустного Пьеро с перекошенными, оттянутыми вниз углами губ. На щеках блестели капли слез из серебряной фольги. Второй, потолще, пониже, был в маске задорного Коломбино, что презрительно скалиться на весь свет. Третий был наряжен не слишком понятно — коричневая маска с оскалом белых зубов. Сверху намотан мусульманский тюрбан, хотя одежда у него была обычная, христианская.