Ромео и Джульетта. Величайшая история любви
Шрифт:
Сквозь высокие, настежь распахнутые окна было видно настоящие небо с луной. Но искусственная казалась весомее и ярче, отражая свет бесчисленных свечей. В каждом углу павильона играло по оркестру. Разгоряченные до мокрых спин музыканты, уже подвыпившие и уставшие, старались играть в лад с соседями, хоть это не всегда получалось. Впрочем, общий мотив выдерживался. А что еще нужно, когда ноги и руки сами дергаются в такт зажигательной, пусть не слишком христианской музыке?
В конце концов, музыканты, заводя других на телодвижения, сами берут этот грех себе на душу. Им и отвечать за него, а дело веселящихся — следовать предложенной мелодии.
Да и сам бал — неподходящее время, чтоб размышлять о грехах. Запахи натертых воском полов и разгоряченных тел, терпкий мужской пот и более тонкий — женский, ароматы духов, помад, вина, фруктов, специй, жаренного и пареного — все это смешивалось с влажным дыханием ночи, и головы кружились от одного этого.
Поклоны, голоса, звон бокалов у столов у стены, журчание струящихся бесед, взрывы смеха и возгласы…
— О Боже! — вдруг вырвалось у Ромео.
— Что случилось, друг? — заинтересовался Бенволио.
Меркуцио к тому времени уже вовсю любезничал с дочками старого Джезаре, смеша их до раскатистого, не слишком приличного хохота. Эти две девицы, каждая на голову выше папаши, и, наверное, пошире в плечах, с удовольствием склоняли к забавнику пестрые, с перьями, шапочки на высоких прическах.
Лишь Бенволио еще находился при друге, помогая ему в этом непростом занятии — гордо подпирать стенку. Скрещиваться собственным взглядом со взглядами мужчин и склонять голову перед полуулыбками дам.
— Клянусь спасением души — это она! — снова воскликнул Ромео.
— Розалина? Где?
— Какая Розалина? Кто такая эта Розалина?.. Бенволио, ты только посмотри — Она! Вот, вот, левее, рядом со старой бабой, страшной, как смертный грех, и пьяной, как рота наемников… Она, Меркуцио, воплощение красоты, ангел, тихо ступивший ножкой на грешную землю!
— Тише, тише, друг! Что-то я не пойму, что-то прослушал, прости меня великодушно… Ты говоришь — пьяная, страшная и ангел при этом? Клянусь крестом Папы, твои страдания по Розалине становятся все более лихорадочными, если ты вдруг возмечтал о подобном! Ромео, ты точно чувствуешь себя здоровым?
— Нет, ты только посмотри, Бенволио, посмотри вон туда!
— А!.. Вижу. Там юная дочка хозяина. А рядом — ее старая Кормилица.
— Я люблю ее!
— Кормилицу? — опешил Бенволио. Озадаченно почесал в затылке. — А!.. Понимаю… Наверно, она напоминает тебе кухарку, в которую ты был влюблен в девять лет? Тоже, признаюсь, редкостная была уродина… Нет, я понимаю… Взять хоть ту же Розалину — любовь к старым бабам всегда была твоим слабым местом. (Вот паршивец!) Но знаешь, друг, ты лучше никому не говори об этом, люби ее молча…
— Да чтоб твои глаза лопнули! Чтоб твой язык отсох и упал, как лист! — мгновенно вскипел Ромео. — Какая, к чертям собачьим, Кормилица?! При чем здесь Розалина?! Девушка, Бенволио! Я люблю эту девушку!
— Джульетту?
— Значит, ее зовут Джульетта… Джули… Господи, Бенволио, есть же на божьем свете имена, сами звуки которых отдаются в сердце как сладкая музыка…
— Ну, извини, извини, не понял сначала, — проворчал тот. — Спасибо тебе, конечно, за любезные пожелания, мой добрый друг, но порою весьма непросто уследить за тем, кого ты любишь сейчас, и кого полюбил пять минут спустя…
— Джульетта… Я должен поговорить с ней, Бенволио! Я обязательно должен поговорить с ней! Сейчас! Немедленно!
Бенволио звонко выругался, что случалось с ним крайне редко:
— Да гореть мне в аду, чтоб я сдох!.. А я-то, дурак, думал, что все плохое на сегодня уже случилось… Я-то надеялся, что ангелы хоть на остаток ночи сжалятся над нашими душами, а черт — над телами!..
— Кормилица, Кормилица!
— Что, ласточка моя?
— А кто тот прекрасный юноша, чьи глаза ярки, как угли в ночи?
— Да Господь с тобой, ласточка! Уж юношей здесь, как блох на собаке! И все, между прочим, так и горят глазами, так и стригут ручками, и притопывают в нетерпении ножками. Уж не я ли говорила тебе, малышка моя, доброе, выдержанные вина уж так заводят, так заводят, уж таким всех проказниками делают — спаси-сохрани…
— Кормилица!
— Нет, ежели, к примеру, взять испанскую мадеру, да вот взять ее…
— Кормилица же! Ну хватит же о вине! Сколько можно!
— Что, ласточка моя?.. Ну да, конечно, вам, молодым стрекозам, еще непонятно, как кровь густеет с годами, как медленнее течет по жилам, как нуждается в том, чтоб ее подгоняли, словно ленивый мул, что нуждается в палке погонщика…
Больше не слушая ее бормотание, Джульетта быстрым движением поправила прядь волос, что выбилась из-под маленькой шапочки с кокетливым перышком, так же неуловимо одернула на талии нарядное платье-котта, украшенное серебряным шитьем по голубой, с отливами ткани и сделала шажок в сторону. Потом — другой, третий, четвертый…
— А я скажу, ласточка моя, сладкая испанская мадера да терпкий херес — вот что хорошо разгоняет кровь в жилах, вот что греет нас холодными ночами и холодит жарким днем… — продолжала бубнить кормилица, не замечая ее отсутствия.
Эта почтенная дама к тому времени уже прилагала немало труда, чтобы устоять на ногах. Глядеть вокруг сил просто не оставалось. Так что юная Джульетта могла безнадзорно двигаться в любую сторону.
Ох, не зря пенял Николо Капулетти жене, предполагая, что от компании Кормилицы на балу будет не больше пользы, чем от старого чучела на заброшенном огороде. А та, репейник колючий и злонамеренный, имела глупость не соглашаться…
Ученые мужи уверяют нас, что есть такое загадочное явление природы — магнетизм. Это когда два предмета притягиваются друг к другу без видимых причин. У людей, по-моему, тоже существует магнетизм своего рода. Иначе с чего бы Ромео и Джульетта так неудержимо устремились друг к другу, обменявшись лишь парой взглядов?