Ромео и Джульетта. Величайшая история любви
Шрифт:
Яростный воин Тибальт…
Неуклюжий, некрасивый и недалеки малый, которого во всей этой истории тоже жалко…
Глава 7
Ромео все еще сидел на камнях рядом с трупом Тибальта, обхватив голову руками, когда подоспел наряд стражи. Я тоже был с ними.
К сожалению, мы не успели раньше, чтоб остановить всю эту резню. Теперь оставалось лишь собирать трупы.
— Ромео…
Он поднял взгляд.
— А, Умберто… Ты хорошо научил меня владеть шпагой, капитан. Они все умерли — Меркуцио, Тибальт… Только будь я — не я, если понимаю — зачем они умерли? Может ты знаешь? Зачем, капитан? Скажи мне?
Что я мог ему ответить?
Бряцанье оружием, сеньоры и сеньориты, всегда кончается одинаково. А эти мальчишки уж слишком любили свои клинки, как дети помладше — раскрашенные игрушки. Норовили блеснуть ими при первой возможности… Наверное, вы замечали, что мы, ветераны, беремся за мечи только когда не взяться за них невозможно. И это не просто так, это опыт…
— Ромео, — я тронул его за плечо, — ты должен пойти со мной.
— Куда? — прозвучало совсем безразлично.
— В крепость, друг. Я должен посадить тебя в камеру.
— Я понимаю…
— Я должен, извини.
— Не извиняйся. Делай свою работу, Умберто. Одна только просьба…
— Сколько угодно!
— Передай Джульетте… Передай — я не мог… Я не хотел!
— Не сомневайся, я понимаю… Все будет передано.
— Хорошо.
Конечно, положение семьи Монтекки в городе было не таким, чтоб заключать Ромео в общую камеру к ворам, мошенникам и прочему тюремному сброду. Я поместил его отдельно и обеспечил хотя бы той малостью, что может предложить тюрьма — сносный соломенный тюфяк, час прогулки за стенами, вино, книги, свечи на вечер.
Вспоминаю, он был покладистым узником. Не жаловался ни на черствый хлеб, ни на жидкую похлебку. Впрочем, в камере он пробыл не долго. Суд был назначен в кратчайший срок, что случалось редко при городской бюрократии…
— Синьорина Капулетти, мое нижайшее вам почтение! — я вышел из-за колонны.
Она вздрогнула, но, узнав меня, улыбнулась.
— А, это вы, господин капитан?
Джульетта с Кормилицей возвращались с утренней службы в церкви, когда я, ради сохранения тайны, подстерег их у колоннады Святого Марка.
Глазами я сделал знак Кормилице, и та послушно прошла вперед, оставив нас наедине. Джульетта словно бы не обратила внимания.
Полагаю, все мы, причастные к этой истории, напоминали в те дни банду заговорщиков с их целеустремленными взглядами и загадочностью на лицах. Странно, что на нас не обращали внимание. Хотя, заговоры в Италии не редкость, в городах кто-то все время злоумышляет против кого-то, словно играют в бесконечную, порядком поднадоевшую игру…
— Точно так, любезная госпожа! Именно я! Приношу всяческие уверения в своей постоянной преданности!
На ее улыбку было приятно смотреть. Белые зубки, румяные щечки, бархатистые, лучистые, доверчивые глаза. Даже жалко, что эта улыбка предназначалась мне меньше, чем наполовину! Я понимал, большая и лучшая ее часть принадлежит отсутствующему мужу. У женщин, скажу вам, всегда видно, улыбается ли она только тебе, или улыбается тебе потому что…
Впрочем, молчу! Пострадавшие от лукавства женской улыбки наверняка найдутся среди присутствующих…
— Что ж, я рада, — просто сказала Джульетта. — Рада всякому, кто хоть на миг напомнит мне о моем несчастном супруге. Как он там, капитан? Весел ли? Здоров, не похудел ли?
— Телесно — здоров. Но, конечно, томится разлукой.
— Что ж, я рада… Ох, извините, Умберто, я не то хотела сказать… То есть я счастлива, что еще не забыл свою маленькую жену, и глубоко несчастлива, что он там, на цепи, в сыром подвале…
По поводу цепи и сырого подвала, было, разумеется, преувеличением. Еще вчера в полночь этот узник на цепи, посмеиваясь, выиграл у меня в кости три серебряных дуката и выдул две бутылки вина. Но у меня не было времени ее разубеждать.
— Ромео просил передать… — я замялся, раздумывая, как бы выразиться поделикатнее. — Словом, он не мог поступить по-другому. Он просит его извинить…
— Не надо! Не надо, не надо, капитан! Ему не за что извиняться. Он — муж мой, господин мой! Если он что-то решил, и сделал, как он решил, значит это правильно и для меня. По-другому я даже не хочу думать!
Да, характер… Все-таки Ромео убил ее брата, а она — не хочет думать! Как отрезала.
Я вдруг представил ее лет на десять старше, в полном расцвете властной женственности, железной ручкой держащей на вожжах мужа и вникающий во все тонкости семейной коммерции. Пусть сорок чертей застрянут у меня в глотке, при равном возрасте и опытности моя чертовка Розалина в подметки бы ей не годилась!
Даже не знаю, завидовать Ромео или жалеть его…
Я молча поклонился.
— Умберто, что же с нами будет? — вдруг спросила она.
Я до сих пор помню, как она это произнесла. Горячо, искренне, с болью, прорвавшейся через все ее мужество и напускную веселость.
И в моих глазах она снова стала маленькой девочкой, зажмуривающей глаза, прежде чем шагнуть в темную комнату.
— Я не знаю, Джулия… Все мы в руке Божьей… — что еще я мог ей ответить? — Я солдат, Джулия. Я привык жить сегодняшним днем, не слишком заботясь, что будет завтра.
— Я тоже постараюсь привыкнуть, — твердо пообещала она. — Как солдат…
Во всем этом роковом стечении обстоятельств для Ромео было только одно светлое пятно. Чуть более года назад Его Сиятельство, герцог Делла Скала, присвоил себе титул Верховного Судьи Вероны…
Виноват, присвоил — это я случайно повторил выражение городских гвельфов. На самом деле состоялись выборы, просто большая и самая зловредная часть оппозиции почему-то в них не участвовала. По разным причинам. Кто скажет, что здесь не проглядывает тонкая, изощренная интрига, направляемая рукой Его Светлости, — пусть плюнет мне в глаза.