Ромул
Шрифт:
Ещё царей сопровождала охрана, по сто отборных воинов в полном вооружении. Они насилу согласились ехать, поскольку долгий, утомительный путь им ничего не сулил. Им предстояло остаться в десяти милях от Лавиния, потому что в пределах видимости от святилища нельзя было находиться с оружием.
С жертвенным скотом и богатыми подарками для храма посольство получилось самое дорогое и пышное за все тринадцать лет от основания Рима. Граждане вздыхали о неслыханных тратах и утешались тем, что городу будет оказан почёт.
Посольство выступило в разгар лета. Особенно интересно было сабинянам, которым первый раз удалось
Но вот охрану оставили в лагере у обочины, и впереди показался Лавиний. Встретились и другие латинские цари, больше двух десятков — не у одного Ромула был соправитель. Все они ехали в пурпурных плащах, но многие верхом; этрусская колесница — бесполезная роскошь, этим Рим показал, что уже богаче многих старинных участников Латинского союза.
Лавиний стоял на крутом склоне, так что целиком просматривался с равнины. На первый взгляд казалось, будто он составлен из крепостей; широкие дома были сплошь кирпичные, соломенные крыши нависали над белыми отштукатуренными стенами. Публий даже встревожился, что родичей угораздило убить послов такого могучего города. Но затем он заметил у открытых ворот нескольких воинов, которые провожали сабинян злобными взглядами: обыкновенные латиняне, щуплые, худосочные. Может, у них и хватает богатства выстроить себе кирпичные дома, но на поле брани таких бояться нечего.
Высоко над Лавинием поднимался голый утёс, святилище. Римляне наконец были у цели. Вежливость требовала идти к богу пешком, и они с облегчением оставили у ворот лошадей и колесницы. Пехотинцам по призванию, им казалось, что верховая езда только расшатывает кости, а тряске в колеснице любой предпочёл бы запряжённую волами повозку.
Весь верх горы был, как подобает святилищу, обнесён очищенными от коры прутьями. Самую макушку покрывала зелёная, ощипанная священными козами трава, а чуть ниже виднелась расщелина-оракул, обыкновенная трещина в скале, глубокая и изогнутая так, что дальнего конца не было видно. Перед входом в неё стоял алтарь из ничем не скреплённых камней. Вокруг уже толпились латинские цари, и за каждым вели жертвенного быка.
— Придётся подождать своей очереди, — небрежно заметил Ромул, — но с жертвоприношением не стоит затягивать. Дела не начнутся, пока бог не получит своё, а мне надо переговорить кое с кем из царей до совета. С твоего позволения, царь Таций, я пойду первым. Серебро в дар положишь вон на тот камень, потом посвятишь быка богу этого святилища — без имён, чтобы не ошибиться. Выведешь быка и стукнешь по голове, а остальным займутся служители: заколют его, снимут шкуру, сожгут на алтаре жир, ещё своруют часть мяса, но тут хватит на всех. Предоставь всё им, они наловчились приносить жертвы и делают это очень расторопно, а другие цари рассердятся, если их задерживать.
Ромул с латинскими сенаторами куда-то заспешили, а сабиняне стали тихо
Когда очередь дошла, Публий с горечью отметил, что не чувствует никакого благоговения. Первый раз он видел жертвоприношение такого размаха, но замечал только, как воняет кровью и горелым мясом, ревут в ожидании смерти быки, роятся мухи, да ещё что взятые взаймы сапоги перепачкались в навозе. Всё было отвратительно. Двое дюжих служителей схватили быка, и царь Таций подошёл ударить его, как положено, старинным бронзовым топориком. Теперь бык станет мычать, пока ему не перережут горло, потом осядет на колени, и сабинянам можно будет наконец спуститься на склон и вздохнуть свободно. Всё было известно заранее, не на что и смотреть.
Вдруг раздался крик, боевой клич Тациев, и прервался булькающим хрипом. Публий вскинул голову: бык брыкался, задрав хвост, а на колени рухнул царь Таций. Его зарезали жертвенным ножом и для верности всадили в спину вертел из тех, на которые натыкают жир для возжигания. Советники оцепенели. Снизу спешил царь Ромул.
Публий схватился за пояс, но там было пусто, в священное место он не взял ни меча, ни ножа. На ровной траве под ногами не валялось даже подходящего камня, да ещё и плащ мешал двигаться. Служители, человек двенадцать, с длинными ножами и вертелами обступили алтарь, готовые защищаться, словно воины-ветераны. На глазах сабинян убили главу рода, но кинуться мстить вдесятером, без оружия, они не решались.
— Никаких драк на священной земле! — выкрикнул на бегу царь Ромул. — Если оскверним святилище, жители Лавиния нас убьют. Не двигайтесь! Пусть они сами разберутся с преступниками.
Появился отряд воинов, со щитами и копьями наготове; при виде них убийцы, сложив орудия мясников, покорно протянули руки, чтобы их связали.
Кто-то уже выдёргивал прутья из земли, которая больше не была святилищем.
— Все к обозу, — крикнул начальник воинов. — Преступников будут судить наши старейшины и до вечера вынесут приговор. Всем чужеземцам спуститься в долину. Убитого доставят соплеменникам, как только принесут носилки.
— Уходим, уходим, — распорядился Ромул. — Всем римлянам собраться у моей колесницы, под городом. Никакой мести на земле Лавиния! Убийцы схвачены, их ожидает суд.
Один из сенаторов развёл руками. Публий повторил его движение и поправил неудобный плащ. В первый миг он ещё мог броситься на врагов с голыми руками, но когда начали говорить, порыв пропал. Вождь погиб, его уже не вернёшь. Убийцы схвачены, и если жители Лавиния их пощадят, для мести ещё будет время.
В пару минут вершина опустела. У верхних ворот царям и советникам встретилась процессия гадателей, которые шли очистить осквернённое святилище, чтобы богу, который там обитает, не перестали поклоняться ни на один день.
Добравшись до обоза, Ромул тотчас вскочил на колесницу и отправился объезжать одного за другим латинских царей, а сабиняне сели на коней и поспешили в лагерь охраны, за десять миль, на другую сторону хребта. День скоротали беспокойно, загородившись повозками, готовые к бою. На закате появился Ромул, с ним старейшины Лавиния принесли на роскошных носилках тело Тация. У сабинян стерегут покойника всю ночь, чтобы из тела не выбрался призрак, так что сенаторы спали по очереди и у них не было возможности посовещаться всем вместе.