Ромул

Житомирский Сергей Викторович

Вдруг Перпена споткнулся. Он успел сделать быстрый шаг в сторону, потянул лодыжку, но всё-таки устоял. Комья земли с колючей стернёй ложились под ноги как-то неправильно, и он решил сначала, что его старается повалить какой-нибудь враждебный бог, потом понял, в чём дело, и испугался ещё сильнее. Они дошли до гребня холма, теперь перевес будет у этрусков.

Все римляне заметили смертельную опасность. На пару минут войско остановилось, и над плоской вершиной отчаянно скрестились мечи и копья. Но удержаться не удалось. Взвыли трубы, этруски навалились и снова столкнули их с места, а склон с этой стороны был круче, и устоять на нём было ещё тяжелей.

Перпена

пока что не получил ни царапины, хотя вокруг многие были ранены и обливались кровью. Но растянутая лодыжка болела, и он понимал, что бежать не сможет. Ну что ж, значит, это судьба. Он пережил разгром родного города лишь для того, чтобы погибнуть в стычке даже не войск, а вспомогательных отрядов, в войне каких-то жалких безвестных посёлков. Второй битве суждено было стать для него последней. Но оставался ещё долг перед предками и родичами. Раз нельзя убежать, следовало по крайней мере встретить смерть достойно, чтобы враги увидели, что оружие и щит при нём, а все раны спереди, и похоронить его с почётом.

Перпена медленно пятился, закрывшись щитом и выставив меч. Но враги куда-то пропали, впервые с начала боя никто не пытался обезоружить его и заколоть. Можно было опустить щит и оглядеться. Он увидел, что с обеих сторон римский строй распался, воины первого ряда развернулись и бегут, а сам он из-за растянутой мышцы оказался во главе небольшого клина, который один устоял из разбежавшегося войска. За спиной у него собралось десятка два спокойных, разумных ветеранов, людей рассудительных, которые понимали, что даже в проигранной битве нет ничего опаснее, чем беспорядочное бегство.

Поскольку конница в сражении не участвовала, вся этрусская пехота была занята преследованием беглецов, и пока никто не отвлёкся на последнюю не сломленную кучку римлян. Но они были открыты с тыла для неизбежного удара врагов. Перпена думал, не осталось ли всё же хоть какой-нибудь надежды, когда его окликнули из задних рядов:

— Эй, ты ведь тот бродяга с севера? Не иначе, бывал уже в таких переделках. Я не убегу, только скажи, что делать дальше.

Перпена искал, кто бы им распорядился, а оказывается, остальные сами ждали от него указаний. Спасти он их не мог, но по крайней мере мог показать, как встретить конец с достоинством.

— Кто хочет, пусть бежит, — крикнул он. — Я не могу, растянул ногу. Но всё равно спасения нет, за спиной враги, поэтому давайте сражаться до последнего. Если прикроете меня с тыла, может, ещё убьём пару этрусков, пока они нас не прикончили.

Перпена с трудом зашагал на гребень холма, и человек двадцать римлян, помешкав, двинулись следом. Сражение шло уже далеко позади. Воины не спеша выбрали из разбросанного вокруг оружия крепкие копья и уселись в кружок спинами друг к другу.

Перпена с удовольствием отметил, что вполне спокоен. Он подавал пример закалённым ветеранам; жаль, что враги не знают его имени, и нет родичей, чтобы сохранить о нём память — ведь именно о таком подвиге слагаются песни. Может быть, про его подвиг узнают в Нижнем мире, и, спустившись туда, он будет встречен героями древности? Он оглядел пустынное поле в поисках дочерей Небесного отца, тех, что выбирают павших; им как раз было время здесь трудиться.

Вон та ворона может оказаться одной из них; если подлетит поближе, надо назвать ей своё имя, родословную и напомнить, что он одолел не одного врага. Но ворона по-прежнему клевала свежий труп и не приближалась к кучке живых; птица из тех, по которым гадают, причём справа, со счастливой стороны. Доброе знамение, хотя совершенно непонятно, что оно могло в таких обстоятельствах предвещать.

— Погони

уже не видно, — бодро заметил кто-то. — Если держаться на северном склоне, издали нас могут не заметить, и мы ещё уйдём невредимыми.

— Это ведь прямая дорога на Вей? Там нас не станут искать. Сколько нас? Двадцать четыре? Можем успеть раньше их войска и захватить город. — Перпена тоже говорил весело. Когда знаешь, что скоро умрёшь, ничего особенно не заботит и не печалит.

Надежды не оставалось, но почему-то идти вперёд представлялось более смелым и благородным, чем сидеть на месте. За холмом они скоро миновали трупы, оставшиеся после первой схватки, и приободрились, ступив на чистую, несмятую траву.

Всего в нескольких милях от них был город Вей, а в нём, конечно, гарнизон. Скоро их окружат и перебьют, а если этруски понесли большие потери, могут захватить живьём и сначала ещё помучить. Перпена решил снова встать в первый ряд и не особенно защищаться, пусть его лучше проткнут копьём, пока не сошлись вплотную.

Римляне шагали больше часа и подошли, должно быть, уже близко к городу, когда замыкающий поднял тревогу. Перпена обернулся и отдал приказ — отряд уже беспрекословно ему подчинялся:

— Стройтесь поперёк дороги в четыре ряда по шестеро, как можно плотнее. Бегство не спасёт. Копья вверх, бейте не лошадей, а всадников. Но откуда они взялись? В поле не было никакой этрусской конницы.

На них нёсся отряд вооружённых всадников, на позолоченном древке развевался воинский знак из крашеной шерсти, звенела труба. Римляне ответили боевым кличем, рыдающим волчьим воем.

Вдруг всадники осадили лошадей и, подняв облако пыли, остановились. Один шагом выехал вперёд.

— Ого, — воскликнул он, — так вы правда римляне! Я думал, этруски пытаются спасти свою шкуру, перевирают наш боевой клич. Что вы здесь делаете? Идёте на Вей? Вроде у нас было только два войска. Откуда вы взялись, кто главный?

Воины наперебой начали рассказывать о своих приключениях. Молодой аристократ остановил их:

— Я понял: значит, Перпена, ими командуешь ты, хотя царь не давал тебе полномочий? Что ж, боевые заслуги делают тебя моим равным. Я Эмилий, один из начальников конницы, сейчас дам тебе лошадь и поедем к царю докладывать. Это славный поступок. Меня послали проверить, что осталось от камерийских колонистов после разгрома. Миля за милей видел римлян, позорно заколотых в спину, и вдруг двадцать ветеранов мужественно идут одни штурмовать Вей! Воистину, это подвиг. Но если бы царь Ромул не разбил их главное войско, вас бы давно клевало воронье; вы не просто храбрецы, но и любимцы богов!

Эмилий не пытался скрыть восхищения. Но лучшей наградой было то, как он велел какому-то хмурому аристократу спешиться и отдать Перпене коня.

Главное войско римлян стояло у ворот Вей. Ворота были распахнуты и увешаны в знак мира оливковыми ветвями. Этруски-советники выносили сундуки с выкупом, а простой народ, италики тащили бурдюки с вином и торговались с теми из римлян, у кого нашлось немного серебра. Перпена понял: в тот самый час, когда колонисты терпели поражение, царь Ромул разбил врагов наголову. Рассказывали, что царь с одной только личной охраной разгромил целый отряд пехоты, чуть ли не четырнадцать сотен. Этруски испугались, что не выдержат штурма, и предложили мир. Они платили выкуп, отдавали бесценные солеварни в устье реки, готовы были дать что угодно, лишь бы римляне со своим всепобеждающим царём убрались восвояси, а Вей остались бы свободны и независимы, пусть даже лишившись богатства и многих воинов.